Простившись с друзьями, Олег Иваныч и Гриша, подстелив травы, скрытно расположились в кустарнике, так, чтобы в случае чего быстро перекрыть тропку.

– Увидим кого – хватать не будем, – шепотом инструктировал Олег Иваныч. – Просто поглядим, какого он там племени. Да и, если представится такая возможность, проследим до селения – вряд ли они выставляют посты со стороны леса, скорее уж с моря стерегутся.

– А может, с собой? Там допросим.

Воевода покачал головой:

– На каком языке, интересно? Навряд ли местные знают латынь. И еще не факт, что все понимают русский. Впрочем, посмотрим.

Гриша лишь расстроенно покачал головой – вряд ли вообще тут хоть кто-нибудь появится. Скорее всего, устал Олег Иваныч по ручью в зарослях пробираться, а признаваться не хочет, вот и придумал засаду – полежать отдохнуть на травке. А чего ж не отдохнуть? Гриша и сам вымотался. С хрустом потянулся, вытянул уставшие ноги, обернулся к Олегу Иванычу что-то сказать… И тут же получил по шее.

– Тихо! – сквозь зубы прошептал адмирал-воевода. – Смотри.

Меж деревьями, на фоне закатного неба показалась тонкая фигура молодого индейца в широкой набедренной повязке из расшитой бисером выбеленной оленьей шкуры. Он шел, не таясь, размахивал руками, подпрыгивал, раскачиваясь на толстых ветках деревьев, даже напевал про себя что-то. Особенно громко – когда обнаружил попавшую в силки птицу.

– А ведь наша – песня-то! – возбужденно прошептал Гриша. – Новгородская! Хватаем его, Олег Иваныч, по всему – один он.

Олег Иваныч и сам понимал, что случай удобный. Но, может, не хватать сразу, может, лучше проследить?.. Нет, для слежки слишком темно, да и местность индеец знает лучше. Значит – хватать. Тем более, тлинкит знает русский, песню новгородскую поет. Впрочем, в песнях Олег Иваныч не разбирался. «Лед Зеппелин» от «Бони М» еще мог отличить, а вот другие какие тонкости… Ну, раз Гриша сказал, что песня наша, – значит, наша.

Приятели переглянулись. Бесшумными змеями подползли к тропе с двух сторон. И, как только молодой индеец с подвешенной к поясу птицей подошел ближе, разом вскочили… Тот даже пикнуть не успел!

– Ну, вот. – Олег Иваныч вытер пот со лба. – Теперь допросим на базе, а с утречка нагрянем, пощупаем местных людишек.

– Иваныч, – повернулся к нему Гриша. – Где допросим?

– Да на ба… Тьфу ты. На корабле, в общем.

Старая, похожая на облезлую ворону Кутханга аккуратно разложила в вигваме принесенные с собой шкуры. Те, что дал Чайак. Хорошие шкуры, почти не дырявые. Довольно похлопав по шкурам рукой, Кутханга повернулась к пленнице. Нагая черноволосая девушка с белой кожей лежала у дальней стены вигвама со связанными за спиной руками. Кутханга зажгла светильник и провела рукой по спине пленницы. Кожа теплая, гладкая. Действительно, красавица. Не дурак Чайак, хорошо глаз положил. Дурак в другом – зря доверил пойманную старухе Кутханге. Еще по весне, с праздника-палвая, обещала Кутханга старой подруге женить Чайака на девушке по имени Тыйс – Лунная Голова. Да, конечно, не шибко-то красива Тыйс, но уж и не как «обглоданный сивуч», зря так говорят охальники. И не сказать, чтоб очень работяща Тыйс, но ведь и не ленива. Главное ее достоинство в другом – приходилась она родной племянницей главному шаману рода Морских Выдр Ахучину. Большой вес имел Ахучин в роде, многие его побаивались. А для Тыйс этот жестокий шаман был просто дядькой. А дядя – это всем известно – первейший родственник, куда как ближе отца. Знал о том и старый вождь Котлеах – отец Красного Орла – Чайака. И идею Кутханги молчаливо поддерживал. В принципе-то, и сам Чайак ничего не имел против. Ну, не красивая жена, и что? Зато с большими родственными связями. А для красоты можно и наложниц иметь или младших жен. Все бы хорошо, не привези Чайак чужую красавицу. И ладно бы, просто так привез – так и женой уже объявить успел – о том, кому надо, быстро донесут Морским Выдрам. И дернули же Чайака злобные оборотни отправиться на разведку в плавучее селение белых. Сначала б на Тыйс женился, а уж эдак месяца через два, ближе к зиме, и завел бы наложницу, ежели уж так хочется. А так… Ой, неладно получается. Как бы не обиделся Ахучин. А ведь так все хорошо складывалось. И главное, кроме приглашения на свадебный пир почетной гостьей, получила б Кутханга от Ахучина несколько красивых вытканных покрывал из волокон агавы, привезенных из далеких южных стран, где поклоняются кровавым богам. Такие покрывала много на чего обменять можно. Кутханга уже давно придумала – на что. И вот – такая неудача.

– Мхх! – злобно скривившись, ведьма сильно пнула пленницу в бок. Та даже не застонала, бросив презрительный взгляд на страшную исходившую злобой старуху.

Не понравился Кутханге такой взгляд. Ишь, зыркает, змея… Змея… Змея? А может, отравить эту тварь? Ну, змеиного яда, пожалуй, не найдется в наличии, а вот сок ядовитой ящерицы, сваренной с еловыми шишками, – то, что надо. Очень хорошее средство от ломоты в суставах – у старой Кре, жены вождя Котлеаха, еще должно бы остаться немного. Главное – яд ящерицы не надо вливать в рот – можно чуть надрезать кожу да втереть. Кутханга улыбнулась – впрочем, эта жуткая гримаса вряд ли сильно напоминала улыбку – и, плюнув в девушку, выбралась наружу. Главное, чтоб Чайак ничего не заподозрил.

Они разговаривали с пленным уже около двух часов. Олег Иваныч, Геронтий, Гриша. И все без толку. Индеец – впрочем, видом он больше походил на русского – светловолосый, светлокожий, да и волосы не такие черные, как у местных. И очень молод. Все слова тлинкит игнорировал, словно бы не слыша, и лишь презрительно щурился. Олегу Иванычу уж очень не хотелось бы прибегать к пыткам, но, видимо, такой момент наступил. Геронтий вопросительно посмотрел на него. Адмирал-воевода кивнул, и лекарь удалился в свою каморку. За инструментами.

Молодой индеец сидел в резном полукресле спиной к двери. Руки его были привязаны к подлокотникам.

– Зря ты не хочешь разговаривать с нами, – вздохнул Олег Иваныч. – И не притворяйся, что не понимаешь. Пойми, мы не враги твоему племени, мы лишь хотим освободить нашу девушку, которую вы украли. Если ты не скажешь, где она…

Скрипнула дверь, и пленник вздрогнул. Видно было, что он хорошо понял, куда и зачем пошел Геронтий, и теперь готовился к худшему. Олег Иваныч внимательно наблюдал за ним. Сглотнув слюну, тлинкит обернулся назад. В глазах его вдруг вспыхнул ужас. Неужели до такой степени его напугал приход Геронтия? А где же хваленая индейская выдержка? Олег Иваныч усмехнулся… однако… Однако молодой индеец смотрел вовсе не на Геронтия. Взгляд его светлых широко раскрытых глаз был прикован к золотой статуэтке, висевшей на стене у двери каюты. Статуэтке неведомого страшного бога.

– Уицилапочтли! – со страхом и ненавистью произнес пленник. – Жестокосердный бог теночков. – Он быстро повернулся к Олегу Иванычу. – Можете долго убивать меня, слуги жестокого бога, вы не услышите от меня ни слова.

Печально улыбнувшись, юноша вдруг запел, настраивая себя на пытки. Слова песни были местными, индейскими, но вот мотив…

– Ты рябинушка, ты кудрявая, – неожиданно стал подпевать пленнику Гриша. – Ты когда взошла, когда выросла?

Молодой тлинкит замолк, ошарашенно глядя на Гришу. А тот продолжал, да не один, а с Геронтием, у которого оказался довольно приятный баритон:

Ты рябинушка, ты кудрявая,

Ты когда цвела, когда вызрела?

Скрипнув дверью, в каюту заглянула заинтересованная Софья. Покачала головой, улыбнулась. И тоже подпела красивым грудным голосом:

Я весной взошла, летом выросла,

Я весной цвела, летом вызрела.

Вся невозмутимость пленника словно бы улетучилась. До этого сидевший неподвижно, он вдруг заерзал, закрутил головой, захлопал глазами.

– Вероятно, эту песню пела тебе мать? – исподволь поинтересовался Олег Иваныч, давно обративший внимание на светлую кожу индейца. Тот молча кивнул.

– Она жива?

– Нет, – ответил пленник по-русски. – Умерла, когда мне не исполнилось еще и четырех зим. – Он вдруг снова замкнулся, оглядываясь на золотого бога.