Только вот Хельги-ярл туда пока не очень торопился, хватало и на земле дел. Потому и действовал он не как викинг и даже не как печенег, вообще не так, как действовал бы человек этого времени, а вполне расчетливо и цинично, без всякой оглядки на благородство, то есть как человек эпохи атомных взрывов и покорения Марса. Спокойно укрылся за камнем, приготовив путь к отступлению, вытащил и положил перед собой несколько стрел, чтоб потом не шарить зря по колчану, тратя драгоценное время. Наложил одну из стрел на тетиву, натянул, прицелился...

Ага, вот она, под шлемом, за лошадиными хвостами, незащищенная шея предводителя шайки. Не задержат ли хвосты стрелу? Могут. Тогда пусть разбойник обернется. Хотя бы на шум падающего камня... Ярл ногой столкнул с кручи валуны, и те с шумом покатились вниз, на дно расщелины. Лиходей обернулся...

Хельги не верил ни в привидения, ни в выходцев с того света...

Он не успел задержать стрелу, лишь дернул лук верх...

Просвистев, стрела ударила воина прямо в шлем с такой силой, что сорвала его с головы. Разбойничий вожак оказался довольно молод, светлые волосы его разлетелись по плечам. Вытащив меч, он помчался к скале...

Хельги уже там не было. Озадаченный предводитель разбойников в ярости треснул концом копья о камень, обернулся к своим... Затем поднял лежащие за камнем стрелы и вздрогнул, увидев на древке одной из них двойное изображения руны «Сиг»...

– «Сиг» – руна победы... – тихо сказал он по-норвежски.

– Коль ты к ней стремишься, вырежи их на меча рукояти, – раздалось в ответ, словно бы из-под земли.

– И дважды пометь именем Тюра... Кто ты? – Вожак разбойников поднял меч и направился к краю расщелины.

– Вели своим людям убраться подальше от этой скалы, Малыш, – глухо посоветовал из-за края пропасти висевший на пальцах Хельги.

Молодой разбойник остановился. Малыш? Так его давно уже никто не называл, и вообще никто не называл, кроме Радимира и Хельги, молодого бильрестского ярла.

– Рад снова видеть тебя в этом мире, Малыш Снорри, – вылезая из расщелины, с улыбкой произнес Хельги.

– И я рад тому не меньше, ярл! – Снорри еле справился с волнением. – Вот уж не ожидал такой встречи... Эй, ребята! – Он обернулся к воинам. – Скачите к началу порогов, с купцами договоримся.

– Да мы и так уже договорились, – со смехом крикнул кто-то из печенегов, и, повинуясь воле вожака, всадники исчезли, растворясь среди черных скал, лишь топот копыт эхом отдавался в расщелинах.

– Я вижу, дела обстоят неплохо, ярл! – возник из-за ближайших кустов Конхобар Ирландец. – Похоже, мое вмешательство уже не требуется. Приветствую тебя, Снорри, сын Харальда!

Хельги и Снорри, наконец, обнялись, как и положено старым друзьям. Малыш – длинный восемнадцатилетний парень, светловолосый и мускулистый, – радостно щурился и хохотал, периодически хлопая ярла по плечу. А где-то далеко внизу шумели пороги, пороги нечаянной встречи, которые вполне могли бы стать порогами смерти.

В Киеве, на Подоле, у холма, что прямо напротив Градка, собирались девки. В белых льняных рубахах, по вороту да по рукавам, на запястьях, красными нитками вышитых. Красный, цвет огня и Солнца, «алый цветик», он и от дурного глаза, и от порчи, от разных прочих бед. Да и узоры непростые – круги – опять же от солнышка, да люди, да звери-птицы разные; те, кто ближе к небу живет, – те на оплечьях, кто на земле – на запястьях, ну а подземного мира обитатели, Мокошь да ящеры, – те по подолу вышиты. Гляди – залюбуешься, красота, да не простая, а обережная. Не простые узоры, не простые и рубахи – праздничные.

А как же, в травень-месяц моления о дожде уже прошли, в изок, что ромеями июнем прозван, еще и не начинались, а вот между ними – игрища. Где как проходят: в древлянской земле или у северян, говорят, сжигают на кострище соломенное чучело – от того слова «костер» и «Кострома» – чучело. Сожгут, потом венки вяжут, да песни поют до утра, да гуляют. Похороны «Костромы» – дело важное, о том не только волхвы, но и все люди знают, не бывать без того урожая, не вымолить у богов радости, потому и праздновали, да готовились загодя, юбки новые примеряли, расшивали рубашки узорами. А и девки собрались на Подоле – все, как одна, красавицы – косы длинные, толстые, у кого светло-русые, а у кого и словно вороново крыло черные, щеки румяные, руки белые, брови вразлет, – ну хоть куда девчонки киевские, хоть сейчас замуж! А они уж об этом знали, стреляли вокруг глазами, пересмеивались – зрителей вокруг хватало, уж на Подоле-то ни один мужик в своем доме не усидел, вышел за плетень, все дела забросив, ай чудо, как хороши девки, ай как поют раскрасавицы:

Многие и жены уже, и дородны, и статны, и детей полон дом, а вот, поди ж ты, и те подойдут к плетню, мужика отодвинут, да не удержатся, да начнут подпевать:

Чего уж говорить о молодых парнях! Некоторые с утра на Подоле были – девок ждали, молотобойцы свои дела бросили – а как же, чего молотом-то зря стучать, коли тут такое, ну его, успеют еще, намашутся! Кузнецы их понимали, усмехались в бороду: пусть поглазеют немного, всё ж праздник, а дальше девки их за собой на реку не пустят, уж если кто так, тайком проберется, так и то страшновато – девчонки киевские на расправу скорые, поймают, да насуют в портки молодой крапивицы, бывали случаи, как же! Потому лучше у реки по кустам не прятаться – потом позору не оберешься, лучше пока тут постоять, посмотреть, послушать: «Завьем веночки, завьем зеленые!» Вот и толпился народ с раннего утречка, и тут, на Подоле, и на холмах, на Щековице, да на граде Кия. Со стен, из бревен в три обхвата выстроенных, с башен высоких, воины нет-нет да и посматривали вниз, улыбаясь. А кто и челядин молодой, хозяином с порученьем с Киева града на Копырев конец посланный, так ведь не прямо шли, в обход – через Подол, вестимо. Девкам подпеть, поулыбаться.

И день-то какой выдался – солнечный, синеглазый, теплый! Словно нарочно к празднику подгадали боги. Зелена трава на Подоле, мягка, на такой траве поваляться – милое дело, у домов – плетень, да глина, да крыша из камыша – повытоптано, пыль лежит тяжелая, светло-желтая, в пыли той свиньи валяются, а где и утки, и куры, и гусаки. Домишки хоть и не приглядны – до половины в землю врытые, – да зато вокруг красота какая! Сады яблоневые, грушевые, вишневые, край благодатный – уж если какой куст цветет, так уж так цветет, что северным-то его собратьям стыдно! В небе синем-синем ни облачка, с реки ветерок – легкий, бархатистый, нежный. Народу кругом – море, в основном молодежь, конечно.

– Вот и у нас за Волховом так же бывало, – снижая с плеч тяжелый плащ, со вздохом произнесла Ладислава. – Когда-то еще доберусь к родичам?

– Да уж скоро, я думаю, – с улыбкой заметил Никифор, сопровождавший девушку в городе.

Молодой монах на этот раз был чисто выбрит и подстрижен, потому частенько ловил на себе заинтересованные девичьи взгляды – иногда вполне откровенные, – при этом всякий раз воздевал глаза к небу и перебирал четки. Поначалу даже крестился, да быстро перестал, уж больно обидно смеялись вслед встреченные по пути девушки.