— Нет. Богу кровь не надобна людская. Ему угодна добродетель. Кровь — сила наших поколений и нам, потомкам, надобна для жизни. В теле она бурлит людском, родители дарят ее своим сынам, а в землю попадая, она гниет, как человеческая плоть. Бог не вампир. Его услада — добродетель. Лишь наша добродетель чистым ярким светом рассеивает мрак Вселенной.

— А что такое добродетель, та, о которой говоришь?

— Давать, делиться сокровенным и ничего не требовать взамен.

— А что такое сокровенность, которой мы должны делиться?

— Всего три вещи составляют суть сокровенную людей. Из них лишь две всегда угодны Богу: любовь и боль. Любовь — объединяет, боль и страдания — разъединяют. В том состоит гармония Вселенной. Приобретенье и расплата. Только так поддерживается равновесие в мире, зовущееся правосудьем Божьим. Так понимаю я, и так я говорю. А третье свойство человека — знанье. Однако же оно высокомерие питает и тщеславие.

— Всегда так странно говоришь, Кецалькоатль. Понять тебя нам очень трудно. Нам непонятно, почему страдание и боль угодны Богу твоему. Наверное, и впрямь жесток тот Бог, в которого ты веришь, если Он рад страданиям своих же собственных творений. Мы подносим кровь и цветы богам. И не умеем им дарить свои страданья.

— В цветах, — сказал Кецалькоатль, — воплощена любовь. Но вы так и не поняли меня. А может быть, я сам себя не понимаю. Я только крохотная точка на необъятности земли, почти ничто я в беспредельности небес. Но все же нет, мой Бог не бог жестокости и боли. Я говорил уже: Он хвалит добродетель, благословляет Он того, кто делает добро, кто отдает. Ведь человеческая суть — страданье и любовь.

— Страданье или кровь, — промолвил Топильцин. — Да, странный мир твой. Я не понимаю. Зачем страдание? Зачем оно?

— Не нам судить Творца, — сказал Кецалькоатль. — В ответе будем только за свои деянья. И будем мы замаливать свой грех. Ибо греховно знать, не понимая сути.

Покинули его вожди в смущении и меж собою толковали:

— Да, есть, наверно, у Кецалькоатля эта добродетель. Теперь мы знаем еще меньше, но все-таки отныне не желаем, чтоб приносили в жертву человека.

Они народ собрали и решили покончить с жертвоприношеньем.

— Не будем отдавать богам людей, — так было сказано жрецам.

— Вы олухи, — ответили жрецы. — Наш мир лишается ума! С чередованием времен приходит новая пора, она уже не будет нашей. Мы гибнуть не хотим здесь, в Туле, вместе с вами. Мы возвращаемся на север. Снова пойдем на дальние равнины и снова скроемся в пещерах. Там сохраним дух нашего народа, который здесь уже не тот, что был. А вы живите тут, с Кецалькоатлем, с этим горлодером, танцором, плаксой. Но мы еще сюда вернемся, или вернутся наши дети, чтоб выдрать бороду у белого злодея, укравшего сердца людей.

Сказав все это, завернули жрецы своих богов в сухие шкуры и тронулись, глубоко злобу затаив, в свой путь на север.

Многие заколебались и было двинулись вслед за жрецами. Но тут явился вдруг Акатль с огромным барабаном-тепонацтле, и Татле прибежал с своею тростниковой флейтой, которую он смастерил с Кецалькоатлем вместе. И четверо тамемов с бубнами пришли и колокольцами, что тоже сделать им помог Кецалькоатль, и стали музыканты в бубны, в барабаны бить, запели флейты. Снова проникла музыка в сердца людей. Волненье улеглось.

— Кецалькоатль сделал чудо! Он голосами птиц наполнил тонкие тростины!

— Быстрей идем! — Меж тем жрецы ворчали, стремившиеся вдаль. — Нельзя позволить, чтобы этот шум и нас околдовал, лишил последних сил, заставил повернуть назад.

И со своей поклажею спешили дальше, сжав губы и нахмурив брови. Кое-кто все же последовал за ними.

— Мы без богов теперь остались! — вопили женщины.

— Кецалькоатль нам сделает других, великих! — Юноши им отвечали.

И страх пропал, все танцевали до упаду. А пленники воспользовались случаем и убежали.

Наутро знатные опять пришли к Кецалькоатлю. Он учил людей искусству ткани ткать, в цвета окрашивать волокна. Успехи были налицо. Вожди немало удивились, глядя, как родятся узорчатые ткани.

— Что вас тревожит? — их спросил Кецалькоатль.

— Мы рассказать пришли, что нет у нас ни бога и ни культа и никого, кто бы сказал, что с нами будет, что нам делать. И вот стоим мы тут и смотрим, как из-под рук твоих выходит чудо и как ты делаешь фигурки из волокон.

— Так что же вас тревожит? — снова спросил вождей Кецалькоатль. — Я вам сказал, что все вокруг нас — музыка и ритм. А мир подобен этой ткани: смотрите, как бежит уток[15]. Вот так и каждый из людей себя вплетает нитью в ткань мироздания, во славу Господа, который укрывается той тканью.

— Пусть будет так, как говоришь, — ответили вожди. — Наверно, это лучшая одежда.

— Да, — им сказал Кецалькоатль. — Ткань Господня соткана из добрых и дурных деяний, и лишь Господь ее способен видеть целиком; светила дня и ночи в ней сверкают, как драгоценные каменья.

Они стояли и глядели, как он работает, как учит, направляет.

— Нету богов у нас. — Вожди твердили. — Жрецы ушли, с собой их взяли. И спрятали до возвращенья. Дай новых нам богов, которым станем поклоняться.

— Но Бог — един, — сказал Кецалькоатль. — Он создал небо, землю, все на свете. Он — наш отец и наша мать. Я не могу Его вам принести. Он всюду и везде.

— Не видим мы Его, — сказали знатные. — Понять не можем, зачем Он должен быть един. Ведь в мире все несхожи, все нападают друг на друга. Тварь всякая заступника имеет — но только своего — и лишь по-своему уберегается от недруга. Оленя быстрые спасают ноги, а тигра — острые клыки. У одного — рога, а у другого — когти; одни меняют кожи цвет, другие убивают ядом. Всюду все разнолики, разнородны. Так как же может Бог один всех защитить и уберечь? Растенье, злак, вода, огонь — всяк выглядит по-своему, и чтит свои законы, и живет под вечною защитой собственного бога.

— Вы мне не верите, — сказал Кецалькоатль. — Но Бог Един и Всемогущ и мог бы даже сотворить других богов, коль все бы было так, как говорите.

— Этого, большого Бога, Его кто сделал?

— Он никем не сделан. Сотворению мира было положено начало, когда отсчитываться стало время, а Он — вне времени и вне пространства. Был, есть и будет. Всюду и везде.

— Не понимаем мы. — Они сказали. — Видеть надо и надо трогать. Твои слова повсюду и нигде, они над нами не летают, их не поймаешь и не свяжешь в связку. Глаза не видят слов твоих, они уходят с ветром, без следа. Дай нам богов, для нас понятных, таких, чтоб принесли покой народу и были бы ему по вкусу.

— Если мне надо дать, я посажу для вас крестдерево; его объятия любви всегда раскрыты и страданьям. Вот истинное Дерево Вселенной. Так повелел назвать я этот знак, что возвещал мое пришествие.

— Дай нам его. — Они сказали.

— Я завтра древо посажу. Сегодня буду мастерить.

И смастерил. Назавтра же народ узрел Кецалькоатля, тащившего огромный крест. И все сбежались к тому месту, где он могучими и ловкими руками в песок воткнул сработанную крестовину.

— Вот этот знак вы почитайте. Древо это — есть истина и путь. Ствол землю накрепко соединяет с небом. Ветвь левая — любовь, а правая — страданье. Ему служите вы, как Богу моему, который Вездесущ и Всемогущ.

— Да будет так, — сказал народ довольный. — Теперь у нас есть новый Бог, в Него мы будем верить — Бог Кецалькоатля. Теперь есть тот, кто может направлять нас; есть кому нас оградить, кому нас поддержать в тяжелый час; кто даст покой кто принесет победу над врагом! У нас есть Бог для наших войск! Мы будем почитать Его, Ему молиться. Но как Его нам к милосердию склонить, если нельзя лить кровь? — спросили у Кецалькоатля.

— Я научу вас мастерить прекрасные изделия из самоцветов. Я научу вас музыку Ему дарить. Я научу вас танцевать и петь. Я научу вас из цветов Ему плести гирлянды, травы душистые курить, но, это главное, вам надо так вести себя, как я вас буду наставлять. Об этом — позже. А сейчас пусть вера будет Дереву опорой.