Дорогомиловская застава в Москве. 1754 г.
К 14 сентября относится и ряд приказов, отданных Наполеоном в отношении задержанных и плененных русских солдат, в тот день основному источнику беспорядков и мародерства в Москве. Их предписывалось передавать войскам Даву[61]. Это было тем более важно, что Дюронель беспрестанно сообщал из Москвы о том, что все дома полны отставших русских солдат, и что император не должен пока въезжать в город. Дюронель настаивал на необходимости введения в город дополнительных сил с тем, чтобы эффективно организовать патрулирование. В ответ на эти просьбы император предложил коменданту обратиться к Мортье[62].
Наконец, около 5 вечера Наполеон сел на лошадь и в сопровождении Даву, находившегося недалеко от заставы, объехал деревню, которая раскинулась перед городом (le village qui est pres de la ville). Возвратившись к заставе, император в 5 часов вечера въехал в предместье. Он проехал до полуразрушенного моста через Москву-реку, перешел ее вброд, доехал до конца улицы, затем вернулся к мосту. Здесь император оставался до наступления ночи. Он торопил с починкой моста, продолжал получать сообщения о положении дел в городе и о движениях своей и русской армии[63].
Что же происходило в эти часы в самом городе?
Двигаясь от Поклонной горы дальше, цепь французского авангарда шла уже теперь по пятам за русскими казаками. Время от времени, русские и французы смешивались между собой, при этом не только не проявляя вражды друг к другу, но и всячески демонстрируя приязнь и уважение.
Возле Дорогомиловской заставы к французской цепи подъехал штабс-ротмистр Акинфов. Он вновь хотел видеть Мюрата, чтобы передать ему новое предложение Милорадовича[64]. Мюрат принял Акинфова, как утверждал последний, «очень ласково» и «беспрекословно согласился» на новое предложение продлить перемирие до 7 часов следующего утра, но потребовал, чтобы всё, не принадлежавшее армии, было оставлено в Москве. Озабоченный тем, чтобы в Москве не было беспорядков и жители не покинули город, Неаполитанский король осведомился, сообщил ли Акинфов московским жителям, как он того требовал часа 2 назад, что они будут в совершенной безопасности. Офицер, хотя и не имевший возможности с кем-либо говорить об этом в Москве, уверил, что это поручение было исполнено.
Головные части авангарда Мюрата вступили в Дорогомиловское предместье в два — начале третьего часа пополудни[65]. Впереди шла кавалерия 2-го кавалерийского корпуса под командованием Себастьяни. Раньше всех в город вступил 10-й польский гусарский полк, за которым шёл прусский 1-й сводный уланский полк, затем вюртембергский 3-й конно-егерский полк, после — четыре французских гусарских и егерских полка 2-й дивизии лёгкой кавалерии. Вместе с кавалерией двигалась конная артиллерия[66]. За ними шла тяжелая кавалерия 2-го кавалерийского корпуса (2-я и 4-я дивизии тяжелой кавалерии), затем — 4-й кавалерийский корпус[67]. В составе авангарда была пехотная дивизия генерала М.М. Клапареда (Легион Вислы), приписанная к Молодой гвардии, и 2-я пехотная дивизия под командованием генерала Ф.М. Дюфура из 1-го армейского корпуса.
Вступление французской армии в Москву 14 сентября 1812 г. (фрагмент). Гоавюра Бовине по оригиналу Куше-сына. 1-я четверть XIX в.
Кавалеристам был отдан строжайший приказ не слезать с коней и не выезжать из строя[68]. Хирург Г. Роос, который ехал со своим вюртембергским 3-м конноегерским полком сразу вслед за передовым 10-м польским гусарским, вспоминал: «Пока мы ехали по улице до реки Москвы, не было видно ни одной обывательской души. Мост был разобран, мы поехали вброд; пушки ушли в воду до оси, а лошади — до колен»[69]. О том же пишет и Солтык, оказавшийся в составе авангарда. Он видел прямо впереди французского авангарда казаков, «которые служили своего рода гидами»; «они двигались медленно, без опаски, и, переходя через реку, напоили своих лошадей в реке; Неаполитанский король сделал то же самое, как и его свита»[70].
Миновав переправу, русские и французы, офицеры и солдаты, снова перемешались. Неаполитанский король оказался среди русских, он остановился и возвысил голос:
— Есть ли офицер, который говорит по-французски?
— Да, сир, — ответил один юный русский офицер, приблизившийся к нему.
— Кто командует арьергардом?
Юный офицер сделал несколько шагов и представил королю пожилого офицера с воинственной фигурой, одетого в «форму регулярного казака».
— Спросите его, я прошу Вас, знает ли он меня?
— Он говорит, сир, что знает Ваше величество; и что он всё время видел Вас в гуще огня.
Этот, в общем-то, правдивый ответ не мог не польстить Неаполитанскому королю[71].
Во время этого короткого разговора Неаполитанский король обратил внимание на бурку (французы пишут о небольшой шубе) с длинной шерстью, которая хорошо служила пожилому офицеру на биваках. Офицер тотчас же снял её со своих плеч и предложил королю, которую тот принял. Король, застигнутый любезностью русского офицера врасплох, и не имея ничего, что можно было бы подарить взамен, обратился к ординарцу императора Гурго, оказавшемуся рядом: «Дайте мне Ваши часы». Гурго, скрепя сердце, вынужден был расстаться со своими очень красивыми и дорогими часами[72].
Вообще, в те несколько часов 14 сентября, пока продолжалось шаткое перемирие, произошло множество сцен своего рода «братания» солдат воюющих армий. Леопольд Голуховский, капитан польского генерального штаба, помощник начальника штаба корпуса Понятовского, был послан своим начальником к Милорадовичу для переговоров. Сопровождаемый казачьим офицером, Голуховский въехал в город. Всюду были колонны отступавших русских солдат и нестройные толпы беженцев. Завидев офицера в неприятельском мундире, русские стали кричать: «Мир! Мир!» Голуховский потом уверял, что отнюдь не чувствовал себя хотя бы в малейшей опасности, а наоборот, всюду встречал наилучший приём и выражение дружеских чувств[73].
Некоторые очевидцы этих сцен демонстративного дружелюбия солдат двух воюющих армий приметили одну характерную вещь: «…в то время как мы дружески общались, — писал один из очевидцев, — собаки обеих армий были менее дружелюбны. Они косо поглядывали, оставаясь на некотором расстоянии друг от друга, и не прекращали злобно ворчать; и эти звуки предупреждали нас о продолжительности их злопамятства»[74].
Двигаясь через Арбат, кавалеристы французского авангарда наконец-то «встретили несколько человек, стоявших у окон и дверей, но они, казалось, были не особенно любопытны. Дальше попадались прекрасные здания, каменные и деревянные, на балконах иногда виднелись мужчины и дамы. Наши офицеры, — писал Роос, — приветливо отдавали честь; им отвечали столь же вежливо, но все-таки мы видели еще очень мало жителей, а около дворцов всё стояли люди, имевшие вид прислуги. Во внутренних частях города мы наткнулись на истомленных русских солдат, отсталых, пеших и конных, на брошенный обоз, на серых убойных быков и т. д. Всё это мы пропускали мимо. Медленно, с постоянными поворотами продвигались мы по улицам…»[75]
