Продолжал бороться с огнем в ту ужасную ночь и Вьонне де Марингоне. Когда пожар затухал в одном месте, он вспыхивал в другом. «Огонь одновременно вспыхнул в шести разных местах города», — вспоминал офицер. К утру «начался сильный ветер, и огонь стал распространяться на очень большие дистанции»[527]. «В полночь огонь опять вспыхнул недалеко от Кремля; удалось ограничить его распространение. Но 16-го, в 3 часа утра он возобновился с большей силой, и уже не прекращался», — вторит Вьонне де Марингоне сержант Бургонь, находившийся в тех же кварталах[528]. Но, если шеф батальона не мог покинуть своего поста, то солдаты его полка, пользуясь суматохой, пытались проводить время с большим удовольствием. «В эту ночь, с 15-го на 16-е, — пишет Бургонь, — мне, а также двум моим друзьям, унтер-офицерам, как и я, пришла охота посмотреть город и посетить Кремль, о котором много слышали». Проблуждав по горящим улицам, сержанты только к рассвету прибыли, как можно понять, к Китай-городу, а затем вошли в Кремль. Там они встретили друзей из 1-го полка пеших егерей, назначенных пикетом, которые, однако, здесь же пригласили гренадеров-фузелеров отобедать[529].
С меньшей приятностью встретил утро 16-го Пьон де Лош. Ночью он тщетно пытался вывести свои орудия подальше от огня, но, проблуждав полчаса по московским улицам, отказался от этой затеи и решил вначале дождаться рассвета. В 6 утра 16-го сентября Пьон де Лошу все же удалось вывести свои орудия подальше от огня по дороге к Петровскому дворцу[530].
К утру все солдаты Великой армии, которые были в Москве, уже не сомневались в том, что поджоги происходят усилиями многочисленных русских «поджигателей», которыми руководят полицейские по заданию Ростопчина. Многие «поджигатели», мнимые и реальные, уже были арестованы или убиты разъяренными солдатами наполеоновской армии[531]. В пятом часу утра император был разбужен, и ему было доложено о пожаре, который быстро распространялся по всему городу. Возможно, что теперь, когда французы наконец-то осознали источник угрозы и готовы были принять решительные меры для прекращения пожара, катастрофу можно было бы предотвратить. Однако в «игру» уже вступил новый участник — сильнейший ветер. «Если бы погода была спокойной, — несколько наивно, но, в сущности, верно, отмечает Лабом, — все бы ограничилось сожжением биржи; но вчера, с рассветом (16 сентября), к нашему испугу, мы увидели, что огонь был с четырех сторон города, и ветер, дохнувший с силой, понес со всех сторон горящие головни»[532]. Внимательный и точный наблюдатель, аббат Сюрюг также был убежден, что сильный северо-западный ветер 15-го числа «ускорил в значительной степени распространение огня». «16- го, около 4-х часов вечера он резко сменился и подул с юго-запада с ураганной силой. Огонь… был подкреплен ветром и стал разгораться с такой силой, что стал представлять собой необъятный вулкан, чей кратер окаймлен разрывами огня и пепла»[533].
Начавшийся в ночь на 16-е сентября сильный ветер обрек на уничтожение дом Баташова, в котором остановился Мюрат, и который 15-го еще удавалось отстоять от огня. Сразу после того, как Неаполитанский король, пообедав, поскакал верхом к авангарду, «ветер подул с запада самый жесточайший, с сильными и необыкновенными порывами; загорелись домы за Москвой-рекой от Каменного моста. Занялось все Замоскворечье, а потом и у нас — на горе», — вспоминал Соков. Дом Баташова пришлось бросить и бежать через Яузу на Хованскую горку. Оттуда дворня Баташова наблюдала, как горят дома на Швивой (Вшивой) горке, как занялось все Заяузье, и как без остатка выгорело все Замоскворечье… В воздухе стоял смрад, летела зола, глаза у людей наливались кровью…[534]
16-го огонь стал подбираться и к Кремлю. «Утром 16-го Кремль стал представлять собою остров в центре огненного моря. — Записал 21 сентября Фантэн дез Одоард. — Стремительный ветер, спровоцированный жестокостью пожара, во сто крат усилился и стал вести себя непредсказуемо. Из глубин пламени поднимался зловещий шум и, подобно волнам океана в сильную бурю, прокатывались от одного к другому раскаты непрерывного грома. Это было извержение Везувия, соединенное ни с чем не сравнимым величием ужасного спектакля»[535].
Утром 16-го генерал Сокольницкий и его штаб, расположившиеся в доме, который стоял напротив дворца Пашкова, проснувшись, увидели, как густой дым затянул купола этого дворца. Их обиталище тоже оказалось в опасности, и пламя быстро стало его охватывать. В то время как Сокольницкий сразу отъехал в Кремль, дабы присоединиться к императору, Солтыку с его товарищами было приказано искать новое пристанище. Как только чины штаба Сокольницкого отъехали от дома, он тотчас же загорелся. Солтык со своими товарищами тщетно пытались найти другое здание, дабы там разместить штаб Сокольницкого. Они рыскали по улицам, всюду наталкиваясь на неописуемые сцены ужаса. Среди обездоленных московских погорельцев было немало и женщин из высших классов. Одной из них, молодой, очаровательной особе, галантный польский граф Солтык попытался предложить помощь. «Чудовище! Как ты смеешь обращаться ко мне с предложением?!» — бросила ему женщина[536].
Как встретил то утро Наполеон? Странная вещь: будучи разбуженным в начале пятого, и приказав послать офицеров, чтобы выяснить, что происходит, Наполеон снова заснул. Причина заключалась в том, что его наконец-то отпустила дизурия. Когда около 7 утра к нему пришел врач Э.О. Метивьер, император все еще был в постели. Тогда-то со слов Метивьера Наполеон и узнал, что огонь уже обступает Кремль. Отсвет зарева, который нельзя было не увидеть в окнах дворца, подтверждал это[537].
Впрочем, обстоятельства того, как Наполеон встретил утро 16-го сентября, ясны недостаточно. Единственное неопровержимое свидетельство — письмо Наполеона Марии-Луизе, помеченное 16-м сентября, и написанное, без сомнения, утром того дня, — не может не удивить: «Город (Москва. — В.З.) так же велик, как Париж. В нем 1600 колоколен и более тысячи прекрасных дворцов, город весь украшен. Дворянство уехало; народ остался. Мое здоровье хорошее, мой насморк закончился. Враг отступает, как говорят, на Казань. Прекрасное завоевание — результат сражения при Москве-реке»[538]. Поразительно! Но даже утром 16-го Наполеон, видимо, не сразу осознал все последствия разыгравшейся московской трагедии. Согласно Сегюру, 2–2,5 часа после пробуждения Наполеон мог только в полной растерянности взволнованно ходить по комнатам и, бросаясь от окна к окну, восклицать: «Какое ужасное зрелище! Это они сами! Сколько дворцов! Какое необыкновенное решение! Что за люди! Это скифы (Quel effroyable spectacle! Се sont eux-meme! Tant de palais! Quelle resolution extraordinaire! Quels hommes! Ce sont des Scyth)». И только крик «Кремль горит!» заставил императора выйти из дворца и посмотреть, насколько велика опасность[539]. Секретарь-архивист Наполеона Фэн так вспоминал те часы: «В Кремле воцарилось мрачное молчание, которое прерывалось только восклицаниями “Вот как они ведут войну! Цивилизация Петербурга нас обманула; они все еще остаются скифами!”»[540]
В этот час в Кремле оказался захваченный в плен русский подпоручик В.А. Перовский. Позже он вспоминал: «Погода была довольно хорошая; но страшный ветер, усиленный, а может быть и произведенный свирепствующим пожаром, едва позволял стоять на ногах. Внутри Кремля не было еще пожара, но с площадки, за реку, видно было одно только пламя и ужасные клубы дыма; изредка, кой где, можно было различить кровли незагоревшихся еще строений и колокольни; а вправо, за Грановитой Палатой, за Кремлевской стеной, подымалось до небес черное, густое, дымное облако, и слышен был треск от обрушающихся кровлей и стен». Вскоре Перовского окружили французские офицеры: «Не ласковы были разговоры их со мною; они хладнокровно не могли смотреть на русского, — были обмануты в своих ожиданиях или намерениях»[541].
