— Куда едем, браток? На дальняк?
— Не знаю, я — на крест областной, аппендицит резать…
Вот те раз, а я куда? Грузят в автозак, выезжаем из кармана, из-под сводов кирпичных. Едем. Через двадцать минут — остановка, лязгают ворота, приехали. Ничего не понимаю!
— Выходи!
Выходим, верчу головою, отзываюсь по фамилии, ничего не понимаю! Куда привезли менты? Маленькая зона, беленые бараки, зеки в нижнем белье, в халатах. Облбольница! Так я здоров!..
ДПНК выводит из кармана и ведет в штаб. Тоже распределение? Проще, около штаба — шныри-санитары, в зековской робе, с лантухами на рукавах, всех этапников разбирают. Меня забирает крупный, рослый зечара с лантухом на рукаве «Старший дневальный шестого отделения».
— Слышь, земляк, а что такое шестое отделение?
— Придешь — узнаешь… — цедит сквозь зубы зек. Ну и морда, мразь!..
Невысокий заборчик, кусты акации, трава, тополя, на лавочках перед входом в барак, зеки. В нижнем белье, в халатах, смотрят с любопытством.
— Откуда, земляк?
— С семерки, а что за контора?
— Дур.отделение, дурдом! А ты что думал? — и ржут. А я то думал: Кремль, Москва… Придурки.
Зек мордастый подталкивает в спину:
— Шагай, шагай, потом наговоришься!..
Иду, ничего не понимаю, кто же мысли мои подслушал, что я хочу в облбольницу, от трюмов отдохнуть. Что за чудеса!
Заходим в прохладный барак, после солнцепека хорошо, длинный коридор с чисто вымытым полом. По обе стороны — двери, некоторые открыты, ничего общего с тюрьмой.
— Сюда, — выхожу в указанные двери. Ясно — каптерка. Отдаю сидор, вынув то, что надо. Зек не протестует. Незаметно заворачиваю чай в полотенце, снимаю свои шмотки и получаю больничные. Кальсоны — как в зоне, тонкие, с завязками, рубаха — такая же, все застиранное, серого сиротского цвета, тапочки разваленные и грубый серый халат до пят.
— Идем, — зек немногословен. А мне плевать, что мне с ним, ментом, базары вести? Душ. Полоскаюсь в удовольствие, никто не гонит, не торопит, никто под струю не лезет, не отталкивает. Красота! Хорошо!
После душа — в палату. На двери написано «Бокс номер три» и окно, пластиком забрано. Все знакомо, в тюряге видел подобное. Но все здесь из дерева крашеного, одно загляденье. Зечара молчаливый дверь отпирает ключами, ни хрена себе, ему и ключи доверяют.
— Заходи, — буркает и запирает за мною. По-видимому, карантин. А вдруг, я заразный или буйный.
Бокс маленький, одна одноярусная шконка и тумбочка, окна нет, стены белым окрашены, пол деревянный. В углу обыкновенный белый унитаз и раковина с краном. Это не трюм, живем, братва, ну кайф!
Устраиваюсь основательно. Халат — на вешалку, крючок на стене, зеки больные в окошечко заглядывают, зечара их отгоняет, слушаются его. Бугай! Полотенце — на спинку шконки, вещи немудреные — в тумбочку, чай, чай пока под матрац. Одеяло откинул и упал. Хорошо! Хорошо… Так и задремал…
— Обед, — мордастый зек открыл дверь, другой, потоньше, на разносе хавку мне несет, да на тумбочку ставит! Мама родная! Что ж такое, куда я попал, неужели на курорт зековский?! А может, в рай?! Тоже зековский? Ведь зеков власть советская и после смерти не отдает родственникам, сама хоронит. Так может, у власти той поганой и рай свой есть, для зеков? Так вроде я живой…
Хаваю отлично приготовленный жирный обед в большом количестве, хаваю с белым хлебом и думаю — чем же рассчитываться придется? Ведь менты ничего задарма не дают. Так же как и власть. За все надо платить. Чем же с меня, голого, брать собрались, не знаю.
Похавал и на шконку. А там и ужин не заставил себя ждать. И тоже все отлично. Передайте мое «спасибо» поварам!
Ну а теперь — спать. Тепло, свет только, но я привычный.
Утром ни прапор не орет, ни козлы. Как будто и нет подъема, нет зоны. Шнырь завтрак принес, кушаю. Один, никто над душою не стоит, никто не гонит: хавай, мол, быстрее, другие тебя ждут. Похавал, какао (ой, мама) выпил и на шконку. Хорошо!..
Через часик двери отперлись, а там — мордастый. На груди бирка «Васильев К. Л.».
— Выходи, — выхожу и иду за ним. Недалеко, тут же в коридоре. Дверь без окна и надписи. Зечара как швейцар распахнул мне:
— Проходи.
Вхожу, сажусь на указанный стул. За столом мент в форме зеленой, а сверху — халат белый. Доктор. Лепила по-зековски. Сижу, молчу. Он тоже сидит и тоже молчит. Сквозь очки на меня глядит. Гляди, гляди, а слюни пускать не буду и говно жрать. Я, если надо, так закошу, что ты ахнешь! Пока подожду, посмотрю, куда ветер дует. Не первый день в зоне, битый. Помолчал лепила, полистал бумаги, потер длинными пальцами лоб высокий, интеллектуальный и говорит:
— Жалобы есть? На сердце.
Ни хрена, психиатр, а сердцем моим интересуется, издалека заходит, паскуда!
— Здоров как бык!
— А что худой и бледный?
— Не в коня корм и загар не пристает. Я же с Сибири — там сильно не позагораешь.
— Ну, Омск не крайний Север, у вас летом сколько градусов бывает?
— До тридцати доходит, — говорю честно. А он удивленно тянет:
— Ну? Я думал меньше, вот видишь…
И, что-то найдя в папке, начинает читать с интересом. Затем вскидывает голову и возмущенно говорит:
— Я-то думал, ты мне правду говоришь насчет загара и худобы. А у тебя ШИЗО за семь месяцев в зоне три месяца десять дней набирается!..
— Ну вот и не толстею. Или вы не знаете, как в трюме кормят?
— Знаю, но нормы утверждены МВД и ГУИТУ по согласованию с Минздравом.
Молчу, что скажешь гаду, он же из этих, из властей. А у них свой взгляд на нормы. Посадить бы блядей и этого тоже на норму и посмотреть, каков он будет. Молчу, здесь тоже трюмы есть, наверно. А мне в моем боксе нравится.
Посидели, помолчали и он меня в бокс отправил. На шконочку. А через полчаса расплата пришла. За компот, какао, хлеб белый, за шныря, хавку подавшего. За все…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Навалились на меня четверо шнырей, четверо козлов. Видно уснул я после приема у лепилы, вот и вошли неслышно, на цырлах. Вошли, навалились и давай вязать жгутами плотными. Взвыл я благим матом да давай биться как могу. Ничего у меня не получается, не могу вырваться от блядей поганых! Да что ж такое, суки, гады!.. Ноги привязали, руки — вязать, да через поясницу ремень пустили, а напоследок и шею, чтоб головой не бился. Подушку выдернули, на тумбочку бросили. Ну, бляди! Ору во весь голос, что еще могу сделать! А!! Козлота, а, козлота эта поганая кальсоны сдирает!..
Бляди, твари, пидары, отвяжете — всех поубиваю, на краю света найду, козлы трахнутые!.. А, а, а!!!
Ожгло ягодицу и теплое поплыло по телу, ожгло другую и тоже тепло, затем под обеими лопатками, тоже самое, укол, ожог и тепло. Накрыли простыней и ушли, только дверью хлопнули…
Лежу, плачу. Это ж надо, думал, трахать будут, опускать… Я бы их, блядей, действительно поубивал бы, если б смог. Но жить пидарасом, животным, я б не стал. Их бы поубивал и на себя руки б наложил…
За мыслями этими и не заметил я, как горячо мне стало, припекает просто, как будто на уколы, на места уколотые утюги раскаленные положили! Что же бляди сделали, чем укололи, твари! А-а-а!!! Ору и бьюсь. А-а-а!!! Суставы выламывает, тело корежит, вот и обоссался, пот ручьем, глаза выпученные заливает, все тело в конвульсиях бьется. А-а-а!!! Ору и умираю и вновь воскресаю для новых мук. А-а-а!!! Я на кресте! Вбили гвозди раскаленные! В руки, в ноги, ягодицы, в лоб!! За что! А-а-а-а-а!!! Крест огненный из раскаленного металла, гвозди огненные в суставы вбиты, и поворачивает кто-то… А-а-а!!! Люди, за что!!! Я умираю и вновь воскресаю, рот сухой, пить, пить, пить, палач, дай губку с уксусом… Где палач!!! Где?! А-а-а!!! Глаза лопнули и разлетелись по вселенной, звезды падают на меня и жгут, жгут, жгут… Кто это мучает меня?! Что за страшное чудовище, чудище, черно-красное, пышет жаром мне в лицо? А-а-а-а-а!!! Лопнули суставы, с треском вывернутые! А-а-а!!! Жар, жар, жар… На кресте жар!.. Гвозди огненные, в лоб, в суставы вогнанные… А-а-а!!! Кто это?! Что за нестерпимый свет?! У меня нет глаз, он светит прямо в мозги, в воспаленные мозги, пробитые огненным гвоздем. А-а-а!!! Тело мое, истерзанное пытками, тряпкой повисло на кресте, а я улетал в ослепительный свет… Жар, жар, но уже нет боли, нет, нет, нет, нет…
