Плоская и блестящая девушка, усиленно сверкая тонкой гранью, не толще ладони, проволокла за собою шлейф сложнейшего и мощного букета запахов. Особо выделялись - запах тампексов, духов и какой-то дряни, не запах, а просто вонь, то ли остатков вчерашней любви, то ли сегодняшней неудовлетворенной похоти...От круглого, но тем не менее плоского мосье в соломенной шляпе пахнуло потом, как. в цирке после конского номера, какой-то неопределенной гадостью и явно жадностью, плоский толстяк просто вонял крохоборством... Прохожие воняли, пахли, смердели, гремели, блестели, на гранях плоских тел сияли ярчайшим светом сполохи солнечного света, от нестерпимого блеска Майкл вскинул руку к глазам и с удивлением, с ошиэением, с охренением! увидел, она, ладонь-рука, осталась лежать на столе, хотя он ее вскинул, он еще не- сколько раз попытался, но результат был прежний - он вскидывал ладонь к глазам, а она оставалась лежать на нагретой мраморной, в разводьях, столешнице.
И увлекшись борьбой с собственной рукой, одуревший от вони со всех сторон, Майкл совершенно перестал контролировать окружающий его мир... И тут он увидел цветок. Цветок... Он был совершенно не плоский, совсем наоборот, он был объемен, толстый стебель его поддерживал где-то на высоте двух с лишним метров мясистый бутон, бутон был ярок, но неопределенного цвета... Да, ярок, но совершенно непонятного цвета, неопределенного...А из бутона выглядывало жало! нет-нет! не пестик-тычинка, а жало!! именно жало и от всего цветка исходил гнусный запах опасности...Цветок раскачивался, раскачивался все сильней и сильней, зеленые листья у основания расползались все больше и больше, просто безобразно раскорячились, цветок раскачивался все больше и больше, запах опасности, нет-нет! вонь! вонь опасности стала просто невыносимой просто воняло, смердело опасностью, но Майкл не мог двинуться даже мысленно - тело казалось парализовало. Откуда эта гадость, зачем, не хочу...
В этот момент цветок качнулся, склонился в сторону Майкла, из бутана вырвалось жало, вырвалось как-то особенно агрессивно, и руку выше запястья ожгло страшной жгучей болью, нестерпимой, страшной, жгучей болью...Нестерпимой, казалось ударившей прямо в мозг огненным жалом...А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! он вскричал-взревел-отпрыгнул, уронив со страшным грохотом стул, все прохожие и все посетители кафе обернули к Майклу свои фас-лица, сверкнув гранями на солнце...
-У нас нельзя курить "кристалл", -
донеслось до Майкла, все еще стоявшего возле опрокинутого стула.
Что? - он повел вытаращенными на пол-лица глазами на голос и увидел гарсона, почему гарсон нарушил договор - непонятно...
-У нас нельзя курить "кристалл". Извините, мы порядочное заведение, -гарсон появился в поле зрения Майкла совсем не плоский, совершенно обычный, не блестящий и не грохочущий...Сам же Майкл сидел на стуле, на столике стояло недопитое кофе и лежала пачка "Житанос" рядом с полупрозрачной зажигалкой... Вокруг был обычный многомерный, ну в крайнем случае трехмерный, но объемный мир с умеренными, но все же все равно с сильными запахами, а ни какого цветка не было и в помине... Что это - бред, схожу с ума или .. Так я же не ширялся и не хавал ни чего такого...
Проводив взглядом отошедшего к другому столу гарсона, Майкл вспомнил о руке. Рука под халатом ныла и болела, как будто он ожегся об утюг, дет двадцать назад нечаянно довелось испытать такое удовольствие. Осторожно подтянув рукав, Майкл удивленно уставился на запястье - там был след ожога. Красно-белый вспухший рубец...
2.
Майкл прижался лицом к ободранно-ржавым воротам и перед тем как; взглянуть одним глазом в щель между створками, вдохнул-вздохну л горький запах распада. Воняло пылью и унынием...
Во дворе сквота, то появляясь, то исчезая из поля зрения шириной пару-тройку сантиметров щели створки ворот, прогуливался дядя Коля. Он то бормотал что-то себе под нос, насупившись и становясь похожим на Нобелевского лауреата Иосифа Бродского, на мгновение, почти неуловимо, то принимался насвистывать и почему-то размахивать руками. Дядя Коля тоже был поэт, то есть почти как, лауреат, но совсем не лауреат, а даже совсем наоборот. Одет поэт был просто, но не без изыска - берет черного цвета, на теле грязный полу комбинезон, когда-то зеленый, на ногах разбитые, растоптанные рабочие ботинки, пожалуй размера на два больше, чем требовалось. Под комбинезоном так же грязная рубашка ковбойски-клетчатого цвета. Лицо у дяди Коли было не запоминающееся, и как было уже сказано, отдаленно и иногда, напоминало лицо выше означенного лауреата... Морщинисто-бритое, с брылями и всем прочим, присущим мужчине шестидесяти лет, повидавшим много всего, в том числе и алкоголя... Но вот глаза, глаза-то!.. Глаза у него были, как справедливо говорят многие, глаза были у дяди Коли зеркалом души. Они блестели лихорадочным потусторонним знанием черт-де знает чего, они смотрели черт знает куда, они... Дядя Коля был сумасшедший. Просто сумасшедшим шестидесяти с лишним лет, в связи с перестройкой как-то сумевший обмануть и врачей, и пограничников в купе с таможенниками, и совершено без пошлины, беспрепятственно привезший свой слегка тронутый заболеванием, отметим еще раз - душевным, а ни чем попало, в Париж.
Как дядя Коля попал в русский сквот - не знал даже старожил Алекс-модельер. Казалось, дядя Коля был в русском сквоте всегда, с самого его основания, в качестве местной достопримечательности и привидения.
Майкл напрягся и до него долетело сквозь пахнущую тленом и распадом щель:
- ...Как может я пройду в... -
поэт скрылся влево, за пределами видимости, но сразу же вернулся и Майкл доуслышал то ли продолжение, то ли следующую строфу (вариант - строчку)
- ...Китайским появлюсь с лампочкой..»
То, что происходило почти каждый вечер здесь, в русском сквоте, передать простыми словами было трудно.. .Майкл же давно уже для себя нашел те самые слова, которыми можно было передать то самое действо. Натолкнуло его на данное открытие стена. Обыкновенная металлическая стена-ворота, правда поднимающаяся и опускающаяся электричеством...
ВЕЧЕР В РУССКОМ СКВОТЕ..
Пьеса в одном действии.
Действующие лица и исполнители:
Таксист Гарри, крутой мужик, супермен, бывший майор ВДВ СССР.
Маляр Пьер, он же Петька-пьяница, бывший капитан КГБ СССР.
Воришка Алекс, «работающий» в супермаркетах, бывший доктор социологии.
Временно-постоянно неработающий Джин, бывший хипарь и наркоман в глухой завязке, трус.
Алекс (другой), учащийся на кутюрье, «неэмигрант».
Дядя Коля, поэт и сумасшедший. Григорий Шатуков, бывший прапорщик хозяйственного взвода, трус, врун, хвастун.
Петр Савохин, бывший техник-инженер группы подслушивания 5 отдела КГБ СССР, трус, трус, трус, трус, трус.
Александр Скляр, бывший лектор общество «Знание», трус, жмот.
Евгений Кострюков, бывший хипарь и наркоман, действительно в глухой завязке, трус.
Алексей Дудиков, действительно учащийся, действительно не эмигрант.
Дядя Коля, сумасшедший и поэт.
Два ангела - мужского и женского пола, одетые почему-то в ярко выраженные хипповые прикиды, оба с длинными волосами и белыми крыльями, он с бородой, она с ярким цветком в волосах, появляются без слов в течении всей пьесы то слева, то справа, то сзади. У обоих ангелов вытаращенные глаза и слегка приоткрытые рты. Ангела мужского пола зовут Володя, ангела женского пола Маркета, видимо символизируя единство мирового пространства и лозунг Бориса Гребенщикова, рок-певца Совка и России - ВСЕ БРАТЬЯ - СЕСТРЫ.
Действие происходит в русском сквоте в Париже, то есть в бывшей брошенной мастерской, превращенной во временно-постоянное жилье. Передняя стена невысокого, но вместительного цеха для удобства зрителей естественно отсутствует (временно). В помещении цеха, наискосок, стоит длинный-длинный стол, по сторонам разнокалиберные и разнообразные стулья и кресла - кресла и стулья, от высокого барного стула до массивного кресла с высокой спинкой, включая бочку, поставленную на попа черт знает из-под чего и детский стульчик с приделанным столиком. На столе в живописном беспорядке разбросаны и стоят-лежат следующее: коричневы пяти литровые пластиковые канистры с вином, разнокалиберные стаканы-чашки-бокалы-кружки, мелочь-мусор-ерунда, табак-сигареты, спички и минимум закуски. Задний план темен и скрыт во мраке.
