Я сделал всё, что мог. И как смог. И - не так, разумеется, хорошо, как хотелось. И каждый раз, заканчивая новую книгу, боюсь до смертного холода, что она - последняя, что я больше не смогу. И каждый раз, начиная новую, боюсь до судорог в пальцах и тоски, что она будет хуже, чем предыдущая. И единственное, чего душа моя страстно жаждет - это жизни для книги.
Поэтому мне непонятны нервы некоторых писателей по поводу "утянули без спросу", "неидеальная копия", "а вот этим я не позволял". Меня не злят даже ужасные издательские аннотации - о, конечно, аннотации издательства - это отдельная песня, но неизбежное и безопасное, в сущности, зло. Просто внутренним взором я вижу средневекового переписчика, черкающего на полях: "Уже темнеет, руки замёрзли, пергамент волосатый и выходит скверно", - но сумевшего донести слова через бездну лет. Я вижу молодых людей, переписывающих из тетрадки в тетрадку стихи, которым предстоит шагнуть в грядущее - воспроизведённые по памяти. Я вижу диссидента, вкладывающего в безотказную "Эрику" четыре писчих листа, переложенные затёртой копиркой - может, и опечаток наделает, из нервного напряжения. Глупая, наивная, смешная вера: память читателей - лучший редактор. Опечатки, описки, спотычки - забудут. Но если - с позволения Судьбы и Фортуны - в книге найдутся "пять хрустальных строк" - их сохранят, они превратятся в поговорку, в крылатую фразу, они переживут создателя, они обретают отстранённость и анонимность, как стёртые фрески работы безымянных иноков... они, возможно, вдохновят другого писателя - как рука, протянутая через время. Наверное, не стоит считать запятые в чужих списках? Лучше - в собственной рукописи.
Впрочем, такова судьба её, вечно горящей и никогда не сгорающей дотла. Редактор "точным движением выкалывает книге глаз". Ребёнок радостно называет Дон Кихота "Тонкий Кот". Девушка торопливо записывает случайно подслушанные и восхитившие строки в записную книжку - от спешки пропускает строфу. А Время расставляет всё по местам, очищая от наносного, оставляя исключительно истинное.
Лишь бы "пять хрустальных строк" нашлись.
Есть у меня и ещё одна крамольная мысль.
Имя писателя для Вечности - тоже штука неважная. Важны Мир и Герой. Современный подросток, к примеру, может, и не вспомнит, чьи Д`Артаньян и Шерлок Холмс, Гекльберри Финн и Оливер Твист, но они сами - перед глазами и на слуху. Этакие вечные спутники и друзья, более живые, чем многие люди, рождённые от отца с матерью, а не от странного союза человека со Словом. Вот что кажется мне самым истинным даром и самой дорогой наградой!
Именно поэтому - книге нужны читатели.
Это читатели оживляют население белых страниц с чёрными знаками - своей любовью и ненавистью, жаром своей веры. Это их коллективная мысль творит чудеса, меняя порой ход истории. К вопросу о "писании для себя" - ещё раз зачем, если у героев при таком раскладе полностью теряется и так мизерный шанс стать живой частицей мира? Творить потенциально живое - и ради собственного самолюбия оставлять его пыльной кипой в ящике стола? Не давать дышать собственному созданию?
Писатель вдыхает душу, но читатели - жизнь.
Разумеется, любой писатель - если частица души ушла в книгу - чувствует страх и боль, отпуская книгу в свет. Ревность - то ли детскую, то ли слишком взрослую. Это - моё! Это - мой мир, мои персонажи! Не смейте трогать!
Только здоровый писательский инстинкт подсказывает - НАДО, чтобы трогали. Живому - если книга живая - нужна настоящая почва, свежий ветер, жара и холод, сильные чувства. Отпусти, впусти, позволь войти другим, позволь им осмотреться в новом мире и сделать вывод.
Худшее, что может случиться с книгой - забвение сразу после появления на свет. Всё остальное - ВСЁ - сплетни, скандалы, ужасы, кошмары, редактор, пираты, читатели любого уровня образования и понятливости, пересуды, салонный трёп, запреты и разрешения, цензура и её снятие - благо.
Благо - всё, кроме смерти.
Просто не стоит забывать:
...Его преследуют хулы:
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья... <
