Очень многие из буржуазных экономистов не скрывают того, что задачу «истинной науки» в настоящее время они видят именно в борьбе с «вредными лжеучениями» социализма. Таким образом, «практический» характер их познания, характер социально-классовый разоблачается вполне.

Так как развитие пролетарского коллектива направляется к переустройству всех сторон социальной жизни, то и апология буржуазного контр-коллектива мало-помалу захватывает почти все области культуры. Особенно широко развертывается она в наиболее обобщающих отраслях идеологии, в тех, где формулируются основы мировоззрения, т. е. в религии и в философии.

Религия, как мы знаем, есть специфически-авторитарная форма мировоззрения, и буржуазия в эпоху своего подъема, своей освободительной борьбы против феодального общества, обнаруживает скорее анти-религиозные тенденции, хотя и не способна отделаться от остатков авторитарного мышления. Это — эпоха пропаганды материализма и родственных ему учений, беспощадных насмешек над духовенством и над старыми способами держать человеческие души в покорности и смирении. Но по мере того как поднимается пролетарский коллектив, внешнее свободомыслие буржуазии быстро понижается, и в идейном арсенале контр-коллектива занимают все более видное место различные формы религиозной и церковной пропаганды.

Действительного прогресса религиозности в среде буржуазии при этом отнюдь не наблюдается. Развитие машинного производства, гигантские технические победы над природой, небывалые успехи научного исследования оставляют в сознании образованных классов все меньше места для наивной веры, а остатки авторитарной общественной организации продолжают разлагаться под действием экономических сил капитализма; падают, следовательно, все объективные опоры религиозности. Идущее шаг за шагом превращение крупной буржуазии в класс паразитический, и вытекающее отсюда уменьшение жизненной ее энергии придают всему ее мышлению окраску скептицизма и безверия, как это раньше бывало при декадансе господствующих классов, напр., в Римской империи. Сохранение внешних религиозных форм становится тогда прямо условной ложью. Но ложь эта приобретает большое практическое значение для контр-коллектива в его самозащите против новой идеологии, объединяющей новый класс.

Устанавливается лицемерно-циническое отношение к религии: «для нас это, конечно, суеверие, но оно необходимо для обуздания невежественных масс». Таково именно преобладающее мнение среди крупной буржуазии, из него исходит та явная и скрытая поддержка, которую оказывают капиталисты клерикальной пропаганде, и то условное, фарисейское благочестие, которое большинство их напоказ проявляет. Все это факты слишком общеизвестные, чтобы следовало останавливаться на их доказательстве или даже на их иллюстрациях.

Надо только отметить, что идеологов для своей цели контр-коллектив находит в этом случае не только среди сознательных прислужников капитала, но также среди людей искренних, сохраняющих в своей психике особенно упорно элементы авторитарного мировоззрения в смешении с буржуазно-метафизическими. Таковы многие из представителей «христианского социализма»[39].

Конфликты религиозного мировоззрения с научным слишком явны, слишком бросаются в глаза, и сама буржуазия в эпоху своего просветительства слишком их подчеркивала и популяризировала, чтобы религиозная пропаганда буржуазных апологетов могла восприниматься массами с прежней наивностью и доверием. Возникает задача реабилитировать, оправдать, обосновать заново религию вообще, чтобы потом с успехом и уверенностью развивать религиозную апологию капитала и капитализма. Эту задачу выполняет апология философская.

Философия есть область самых общих вопросов познания, она лишь косвенно и довольно отдаленно связана с конкретными классовыми интересами; а потому в ней апология контр-коллектива является всегда в менее прямой, в сравнительно замаскированной форме, и сам обманщик особенно часто оказывается в то же время первым из обманутых. Но для нас важна, разумеется, не степень сознательности идейных агентов контр-коллектива, а объективный смысл их работы. Занимают ли они свою позицию из карьеризма и личного расчета, или, тяготея по своим симпатиям к господствующему классу, невольно поддаются гипнозу его условной лжи и бессознательно приспособляют свою теорию к его практическим потребностям, — сущность дела от этого не меняется

Философская апологетика идет по двум основным линиям, которые формально противоречат одна другой, но по существу ведут к одной цели. Первая — это стремление принципиально дискредитировать науку, точнее познание; вторая — попытки научно оправдать и обосновать отживающие формы мышления, религиозно-мистические и метафизические.

Наука, поскольку она выражает действительный прогресс общества, его действительные победы над стихийностью природы, неизбежно становится орудием и оружием того класса, в котором концентрируется растущая сила общества, его движение вперед, т. е. в обществе современном — именно пролетариата. Технические науки и естествознание в корне подрывают те суеверия и предрассудки, тот стихийный страх перед силами природы и ее тайнами, все те смутные представления и беспомощные настроения, которые составляют самую благодарную почву для всяких видов социального фетишизма. Науки общественные, выясняя объективные условия и объективное направление социального развития, очевидно, увеличивают боевую уверенность и силу тех классов, за которыми будущее, внося тревогу, сознание непрочности положения, идейную деморализацию в классы отживающие; термин «научный социализм» — есть точное выражение живой связи между наукой и тенденциями нового коллектива. Отсюда и вытекает для защитников контр-коллектива задача подорвать могущество науки в сознании людей, ослабить ее влияние на умы, разрушить то доверие, которое внушает человеку ее спокойная сила. Обычный метод выполнения задачи — проповедь разочарования в науке, скептицизма по отношению к точными знаниям, всевозможные доказательства их несовершенства, ограниченности, ненадежности.

Принципиальное развенчание науки обосновывается тем, что научные истины преходящи и относительны; — то, что сегодня истина, завтра может стать «заблуждением», и нет прочной уверенности в познанном, и относится оно только к явлениям, к видимости вещей, сущность же их недоступна для науки. Таким образом, «высшая» и «драгоценнейшая» потребность человеческого существа, потребность в знании «абсолютном» и «непреходящем» здесь остается неудовлетворенной.[40] Немыслимо, далее, построить на точном знании нравственную оценку жизни, этические нормы, что также составляет «высшую» и «абсолютную» потребность. — Раз же всего этого нет и не может быть в науке, и вообще в опыте, то ясно, что за всем этим надлежит обращаться к метафизике и религии, для которых «абсолютное», «непреходящее», «высшее» является, так сказать, специальностью. А там уже нетрудно метафизические схемы и религиозные догмы приспособить к целям апологии, — нетрудно потому, что в основе их лежит не стесняемый научной точностью и строгостью — познавательный произвол.

Такова общая позиция тех, кто ставит своей целью дискредитирование науки. В частности же стараются использовать все пробелы и недочеты научных знаний, все неизбежные от времени до времени кризисы различных наук, чтобы обличать непрочность и ненадежность положительного познания с его основой — опытом. В биологии виталисты утверждают, что сущность жизненного механизма недоступна методам физики и химии, что там имеется особый фактор, изменяющий действие законов природы. В этом факторе, называемом «жизненной силой», «жизненной энергией» или хотя бы даже «биогенным эфиром» нетрудно узнать слегка переодетую душу авторитарного происхождения, обесцвеченную на метафизический манер. В области социальной, мыслители, подобные Риккерту, доказывают невозможность научного исторического познания, исторических законов и т. под. Самые грандиозные успехи научного исследования, глубоко преобразующие понятие людей о мире, своеобразной диалектикой превращаются в оружие против науки, как яркое выражение неустойчивости ее истин.