Однако, в борьбе с нарождающимся рабочим коллективом, буржуазный контр-коллектив выступает очень сплоченно. Он ведет эту борьбу, все более и более сознательно, во всех областях социальной жизни, в экономической, политической и в идейно-культурной. Идеология для контр- коллектива оказывается таким же необходимым в ней оружием, как материальная сила, и даже лучшим, более надежным оружием. Отсюда возникает практическое отношение к идеологии — общая черта всего изучаемого нами кризиса. Но только здесь оно проявляется в совершенно иных формах, чем у пролетариата, или чем даже у технической интеллигенции. Различие точек зрения при формальном их сходстве соответствует различию труда и эксплуатации, интересов общественного развития и интересов общественного паразитизма.

Контр-коллектив создает апологетику старого мира. Буржуазные идеологи, сначала с большой искренностью, бессознательно отражая интересы своего класса, а затем со все большим лицемерием, со все большим сознанием своих классовых целей, вырабатывают теории и догмы, направленные к защите основ буржуазного господства, к затемнению и ослаблению нарождающегося коллективного сознания пролетариата. Эта работа ведется уже давно.

Всего полнее и ярче выразилась буржуазная апологетика в политической экономии, что как нельзя более естественно: политическая экономия самым тесным образом связана именно со взаимными отношениями классов, с вопросами экономического господства и эксплуатации.

Роберт Мальтус был, как мне кажется, истинным родоначальником этой апологетики.

Два момента существенны для его доктрины: признание естественной и божественной разумности социального строя, основанного на частной собственности и конкуренции; а затем — практический вывод о «моральном воздержании».

Первое положение представляет из себя типичную иллюстрацию раньше отмеченного нами союза между метафизическими принципами товарного мира, и принципом авторитарным: божество делается высшей инстанцией, санкционирующей борьбу всех против всех, победу экономически-сильных, гибель экономически-слабых; оно есть религиозно-переодетый социальный рок эпохи капитала, власть общественных стихий над человеком. Еще Маркс указал на протестантизм, как на буржуазную форму христианства; и знаменателен тот факт, что именно протестантский пастор Мальтус положил начало систематической идейной защите экономического насилия в социальной борьбе.

Второй момент — принцип «морального воздержания» — заключает в себе практическое примирение суровых «законов природы и Бога» с личными интересами тех, на кого эти законы слишком тяжело обрушиваются. Низшим массам, и специально пролетариям дается совет сокращать свое размножение в меру своих достатков и заработков. Пролетарий, который желает своим трудом обеспечить себе сносное существование, не голодать и не видеть голодающей свою семью, должен «нравственно воздерживаться» от увеличения своей семьи за пределы своих личных средств, т. е. жениться только тогда, когда уверен в возможности прокормить жену, а в браке переходить к целомудрию, как только возникает опасность, что на лишний рот не достанет хлеба. Доктрина о прогрессии размножения и прогрессии возрастания средств к жизни доказывает, что не стесненное ничем размножение неминуемо создает массу лишних ртов, на которые пищи на земле вообще хватить не может. Поэтому тот, кто необузданно предается в браке инстинкту размножения плодит только бедствия и голод. Каждый в своих личных интересах и в интересах человечества обязан бороться со своим неразумным инстинктом и преодолевать его.

Легко видеть, каким хорошими духовным оружием была эта теория для господствующих классов против недовольства и возмущения угнетенных элементов общества. Общая ответственность за нужду и страдания народных масс умело сваливалась на Бога и природу, которым, конечно, люди должны покоряться, так что устранялась самая мысль о борьбе против социального строя в целом. В частности же, за нищету каждого отдельного бедняка вина ложится либо на него самого, либо на его родителей и дедов, — на его или их нравственную «невоздержность» в брачных отношениях. Путь к выходу из тяжелого положения намечается строго индивидуальный — борьба духа с плотью, — сосредоточивающей внимание и усилия человека на нем самом, и тем удаляющий от него мысль о коллективной борьбе с экономическим роком. Для буржуазного контр-коллектива, зарождавшегося в Англии в эпоху Мальтуса, такие идеи имели огромную практическую ценность.[38]

После Мальтуса, искренность которого еще вряд ли может подлежать сомнению, а идейный размах во всяком случае довольно широк, апологетика все более мельчает и становится явно лицемерной. Различные «вульгарные экономисты», как их называл Маркс, связывают оправдание капиталистического строя по существу с его постоянным прикрашиванием, всячески смягчают самую картину его противоречий, которые от этого не делаются, конечно, менее реальными, — и нередко переходят к защите интересов капитала или даже отдельной группы капиталистов по вопросам частным, предпринимая борьбу, напр., против той или иной реформы, невыгодной капиталистам, и приспособляя к этой борьбе свои «научные» теории. Пример — знаменитая теория «последнего часа», выдвинутая против сокращения рабочего дня, и доказывавшая, что вся прибыль создается в последний, 12-й час работы, а потому если рабочее время уменьшить до 11 часов, то никакой прибыли не будет, и промышленность погибнет. — Но параллельно с таким ухудшением качества — количество апологетики, по мере развитая рабочего движения, быстро возрастает.

В теории, главные усилия направляются на доказательство коренной «гармонии интересов» между капиталом и трудом, а затем на борьбу с теми действительно научными теориями, которые противоречат этой «гармонии», как теория трудовой стоимости, ставшая одной из основ самосознания пролетарского коллектива. Когда Марксу и его сотрудникам удалось научно оформить новую идеологию, то после попытки замалчивания, кончившейся неуспехом, буржуазная апологетика создала опровергательную литературу, превосходящую по размерам всякое человеческое воображение. Возникало и продолжает возникать огромное множество теорий, противоречащих друг другу и часто самим себе; в большинстве — эфемерных, одна за другой исчезающих бесследно, но преследующих одну общую цель — борьбу с социализмом, с ненавистным и страшным самосознанием нового коллектива.

Есть, впрочем, в числе таких доктрин и некоторые, пользующиеся относительно прочным успехом. Теория, напр., «предельной полезности», выдвинутая против учения о трудовой стоимости целым рядом ученых экономистов, и сплотившая большую школу. Отчасти, она проникла даже в правое крыло социалистической идеологии, найдя себе сторонников среди английских фабианцев, а также немецких и иных оппортунистов, — и в левое крыло, где ее принимают, напр., крупные теоретики итальянского синдикализма. Теория эта, объясняющая явления обмена и прибыли на основе индивидуальной психологии, естественно, должна была встретить наименьшее сопротивление со стороны сравнительно более индивидуалистических элементов зарождающегося коллектива.

Немалое влияние на правое крыло оказала, далее, новейшая школа «гармонистов», школа Брентано, стремящаяся новыми способами доказать коренное единство интересов труда и капитала, и вообще благодетельность капитализма для рабочих. Для этого доказательства, брентанисты использовали даже те улучшения и выгоды, которых пролетариат фактически добился борьбой против капитала. Там, где, в поисках за оружием против социализма, буржуазные ученые собирали и накопляли действительно ценный научный материал, результат получался такой, что материал этот в руках теоретиков пролетариата служил к выработке пролетарской идеологии, превращался в идейное орудие для нового коллектива.

Надо заметить, что по мере успехов и побед рабочего движения в буржуазной апологетике выступает и завоевывает все больше влияния течение, так сказать, умеренное, окрашенное оттенком компромисса. Отбрасывается точка зрения вечности капиталистического строя и его полной благодетельности для народных масс. Принимается возможность постепенного изменения социальной системы к лучшему и даже большей частью — возможность коренного ее преобразования; но только в долгом ряду столетий. Доказывается же вред революционных и особенно обще-классовых методов борьбы пролетариата за эти изменения. Рекомендуются ему, как единственно разумные и полезные, пути, во-первых, исключительно мирные, и во-вторых, такие, которые находятся в наибольшей гармонии с основами буржуазного строя, и в наименьшем противоречии с интересами господствующих классов: сначала, конечно, индивидуальная бережливость, воздержание от спиртных напитков и т. д.; затем — товарищества ссудо-сберегательные, затем потребительные; затем, когда выясняется, что производительные ассоциации рабочих для капитала не опасны, то и они признаются полезными; далее — кассы взаимопомощи на случай болезни, старости и т. под.; далее — государственное страхование и вообще некоторое фабричное законодательство, проводимое, однако, без вредной агитации, разумным усмотрением буржуазного государства, и с мудрой постепенностью; наконец, и профессиональные союзы, но только в строгих рамках умеренности и легальности, без чрезмерного расширения их задач и при условии их полной независимости от социалистического движения, и т. д., и т. д. Некоторая часть экономистов, с бюрократической окраской, советуют рабочим массам возлагать свои надежды на государство, как на силу нравственную, устанавливающую порядок и законы в интересах общего блага… Имеются бесчисленные оттенки экономической апологии буржуазного строя, но суть их одна — борьба против пролетарского коллективизма, практическая и идейная.