И на самом деле, когда он вышел из больницы, руководители совхоза пришли к нему домой и попросили извинения; сказали, что, если бы не его помощь, овцы бы погибли, потому что крыша не выдержала бы тяжести снега, которого этой зимой выпало особенно много. Он даже повеселел, столько добрых слов было ему сказано. Кроме того, в центре совхоза собрались разбить сад, и Кыдырму попросили стать во главе этого большого дела. После долгих уговоров он согласился.

Дела совхозного сада требовали бесконечных забот и внимания. Кыдырма надеялся, что за всем этим он забудет о своем погибшем урюке. Однако случай опять напомнил ему о былых временах. Как-то жена подала ему чашу с кислым молочным напитком. Он посмотрел на чашу, и сердце его дрогнуло, посудина чуть не выпала из его рук. Жена почувствовала неладное и испуганно спросила:

— Что случилось?

— Где ты достала эту чашу? — спросил он, пытаясь унять дрожь в голосе. — Я узнал, ведь это вырезано из моего урюка в Кенколтыке. Из ствола пятилетнего дерева. Вот он, сучок.

Услышав его слова, жена немного успокоилась.

— Эту чашу выстругал зимой мастер Айсын и подарил нашему Калкаману, — сказала она.

Конечно, ничего предосудительного в том нет, что мастер выстругал из дерева урюка драгоценную чашу и подарил ее любимому человеку. Не это взволновало Кыдырму, а то, что выращенное им, взлелеянное урючное дерево возвратилось к нему в виде чаши, мастер дал его урюку вторую жизнь, И тоска, притаившаяся под сердцем, снова ожила.

Но ведь сада уже нет, его не вернешь, думал Кыдырма. А может быть, его нарочно обманули, чтобы он не возвращался в аул, а жил тут, в центре совхоза? Но в конце концов, ведь можно съездить и узнать. О, если бы его встретил в Кенколтыке привычный шум деревьев! Он построил бы шалаш, и остался там навсегда, к не влачил бы такого жалкого существования, как теперь.

Нет, надо ехать в Кенколтык и все узнать, хотя бы поклониться пням, проститься с местом, где шелестел листьями его сад. Надо съездить!

— Ну что ты так переживаешь, даже руки трясутся, — сказала жена. — Все разлил из чаши. Я слышала, что, когда совхоз купил сад, мастер Айсын съездил туда и выпросил пару деревьев. Ты же знаешь Айсына. Такой же чудак, как и ты. Когда делал чашу, он ведь не думал, что испугает тебя.

Вернув чашу жене, он попросил, чтобы она вымыла ее, почистила и принесла ему. «Мучается, что вернули ему частицу его сада», — подумала жена и пошла мыть чашу.

Чаша вернулась к Кыдырме сверкающая, с желтым глазком на боку.

Видно было, что даровитый мастер Айсын немало сил приложил к упрямому дереву, выросшему на каменистой почве. Дерево не изменило своей природной окраски, сохранило прохладный запах мускуса.

Здоровое урючное дерево имеет особую окраску, и мастер сохранил этот ало-коричневый цвет в своем первозданном виде, сделал чашу почти невесомой. Говорят, напиток, поданный в такой драгоценной чаше, делается еще вкуснее.

Кыдырма пошел в совхозный сад и несколько часов копал там землю. Но его все время что-то беспокоило и отвлекало от работы. Он вернулся домой и лег в постель.

Видимо, жена успела сообщить, что ему нездоровится, потому что пришла девушка-врач и стала обследовать его. Прибежал Дильдебай, изрыгая слова, словно разболтанный в бурдюке кумыс пену. Девушка-врач, которая думала по-русски, а говорила по-казахски, не разобралась в состоянии Кыдырмы, сказала, что все у него в порядке, ничего страшного нет, и ушла. Дильдебай остался и до того заморочил голову хозяину дома, что тот рад был бы избавиться от него. Однако настроение Кыдырме все же поднял. Кроме того, он пригласил Кыдырму в гости, и тот согласился, надеясь вволю поесть копченой конины в доме бригадира.

Была и другая причина того, что он согласился. Он подумал, что, может быть, так он быстрее привыкнет к новым местам, избавится от черной, тягучей тоски по своему родному аулу, по урюковому саду, который, говорят, вырублен.

Вечером в четверг, когда они с женой вышли из дома, Кыдырма обратил внимание на заходящее солнце. Оно было похоже на огромную искру, упавшую в фиолетовые тучи. Такой заход предвещал ветреный, беспокойный день.

Они вошли во двор Дильдебая. Половина двора была отгорожена железной сеткой, Дильдебай держал здесь индюков. И сам он как раз раздавал корм птицам. Увидев гостей, он поспешно поднялся и повел их в дом, по дороге рассказывая о совхозных новостях.

— Кстати, заколол нетельную кобылицу для косцов, — сказал Дильдебай. — А голову принес, чтобы преподнести ее вам.

— Для гостей варят лобную часть, а не всю голову целиком, — проворчал Кыдырма, проявляя свою осведомленность. — Ни сейчас, ни в старые времена, никогда для гостей не варили целиком всю голову.

— В былые времена мы довольствовались и куском хлеба, — возразил Дильдебай. — Теперешние косцы любят поесть. Мешок муки съедают за неделю. Попробуй их не накорми.

Дильдебай продолжал жаловаться на прожорливость косцов. А может, тут повар виноват?

Забот у него хватает. Поспевает люцерна, а там и медвежью траву можно косить. И за всем надо следить ему, бригадиру. Вот и приходится бегать с утра до ночи, свободной минутки нет…

Потом Дильдебай вдруг вскочил:

— Кыдеке, чем сидеть сложа руки, сыграю-ка вам на домбре.

И он тут же снял со стены домбру. Кыдырма с интересом взглянул на инструмент.

Дильдебай понял его интерес по-своему и, согнувшись, принялся усердно хлестать по струнам. Кыдырма внимательно прислушивался, звук домбры показался ему знакомым. Одно из деревьев его сада в Кенколтыке во время бури так же стонало и скрипело, как эта домбра, так же гудел его ствол.

Кыдырма вдруг выхватил домбру из рук ошеломленного хозяина.

— Это ведь урюк! — воскликнул он.

— Ойбай, почтенный, домбра моя, — стал объяснять Дильдебай. — Мне ее сделал мастер Айсын за одну овцу. А из какого дерева, меня это не касается.

Кыдырма долго рассматривал тяжелую домбру, поворачивая ее и так и эдак. Иногда он трогал струну и, склонив голову набок, прислушивался к гулу домбры. В эту минуту весь мир для него переставал cyщecтвовать, словно бы он улавливал какой-то давно забытый мотив, напоминавший ему о поре юношества, о годах молодости, и вспоминал свои давние мечты, которые уже давно похоронила жизнь.

Он думал, что человек живет благодаря мечте, намечает себе желанную цель, торопится к ней, выбиваясь из последних сил. А достигнув ее, осуществив мечту, снова начинает стремиться к недосягаемому, казалось бы. И вдруг это недосягаемое совсем уже рядом, стоит лишь протянуть руку, чтобы добыть его. Но силы уже нет, и пора умирать.

Он мечтал украсить потрескавшуюся от зноя степь зеленью, но для этого, оказывается, надо быть таким же крепким в своем упорстве, как твердое дерево, вцепившееся своими корнями мертвой хваткой в скалистый грунт.

Неужели он не смог дойти до своей цели, которая была совсем рядом?

В хорошем настроении Кыдырма любил потренькать на домбре. Сейчас настроение у него было тягостное, однако он поправил деку самодельной домбры, натянул посильнее нижнюю струну и заиграл не печальную и тягостную мелодию, под стать своему настроению, а нечто бодрое, полное надежд. Хозяин дома, который вначале равнодушно прислушивался к игре гостя, вытаращил глаза на мозолистые пальцы Кыдырмы. Его руки, с детства привыкшие к кетменю, оказались проворными и ловкими, они творили сейчас чудесную музыку, способную растопить любую мерзлоту в душе. Комнату заполнила сочная, неукротимая мелодия, богатая чувством, заставившая трепетать душу.

Кыдырма и сам удивился, раньше у него не получалось такой живой игры. Было одно лишь треньканье, утомлявшее слух.

Он перестал играть; все долгое время сидели молча, да и сам Кыдырма поник головой, взгляд его потух.

Когда мясо было уже готово, в дом вошли гости, для которых всегда было забронировано самое почетное место. Это были директор совхоза и уполномоченный, который продолжал говорить на ходу: