Размечтавшись, Устабай не заметил, как свалился у дастархана и уснул. Не помнил он и того, как мать раздела его и отнесла на кровать.

И опять ему приснился сон.

Будто ходит он по базару. А базар кипит, словно гигантский водоворот. На все голоса надрываются торговцы. Взад-вперед шмыгают перекупщики, здесь и там толпятся зеваки. Сплошной гул плывет над базаром. Лавки прогибаются, скрипят под тяжестью товаров. А он, Устабай, зажав в кулак трехрублевку, мечется из конца в конец, ищет кого-то. Покрутился возле скототорговцев — нет. Обошел овощной ряд — нет. Заглянул в одну чайхану, в другую — нет. Наконец, встретился ему смуглый поджарый джигит в полосатом чапане, туго подпоясанном кушаком. Он сипло выкрикивал: «Ум продаю! Ум продаю!..» Устабай схватил его за полы чапана: «Агатай, мне продайте. Я сильно нуждаюсь в уме». Джигит остановился, выпучил на него глаза: «Тебе-то зачем? В твои годы и без лишнего ума прожить можно». — «Нет, агатай… Мне нужен такой ум, чтобы, не открывая книгу, все знать… чтобы с Гульбахрам поделиться… и еще, если останется, учительнице немножко дать. И вообще к чему так долго учиться? Я хочу сразу стать взрослым и умным». Поджарый изумленно вскинул брови, расхохотался в лицо и взял три рубля. Потом достал из внутреннего кармана леденцовых петушков на палочке: «На, держи. Только не потеряй. Ходи и посасывай. Понял?» — «Понял… А ум где?.. В петушке, что ли?:» — «Точно. Сообразил. Ходи и облизывай. Сразу поумнеешь».

И поджарый мигом исчез в толпе. Только пестрым чапаном мелькнул.

Посасывая леденец, счастливый Устабай ходит по базару. Люди, забыв про свои дела, смотрят на него, перешептываются, пальцами на него тычут: «Смотрите, смотрите. Взрослый мальчик, а, как малыш, конфетку сосет».

Устабай спешит в аул. Палящее солнце выжгло степь. Вокруг безлюдье. Вдали колышется голубое марево. Устабая мучит жажда. Он бежит, спешит, на ходу посасывает леденец. И петушок совсем худенький стал, прозрачный. Вот-вот поломается. Устабай, вздымая пухлую белесую пыль, добежал до школы, вошел в класс. Учительница сделала ему замечание: «Сосать конфету на уроке неприлично». Все повернулись к нему, смеются. Устабаю неловко, стыдно. Теперь девочки начнут его еще дразнить сладкоежкой.

И тут он проснулся. «Неужели этот чернявый в пестром халате обманул меня? — подумал он первым долгом. — Ведь если я действительно поумнел, то почему же, как какой-нибудь несмышленый малыш, хожу с леденцом в руке. Может, он ошибся? Вместо умной конфетки дал такую, от которой теряется последний ум. Иначе как можно объяснить мое неумное поведение?..»

Он вскочил с кровати, быстро оделся, помылся. Мать с отцом уже ушли на работу. Он выпил большую чашку айрана и, волоча сумку, вышел за порог. Солнце уже заметно поднялось над горизонтом. Со всех сторон взбирались дети на бугор, где одиноко стояла школа. На полдороге встретил Муталифа. Тот удрученно голову повесил.

— Было бы хорошо, если бы сегодня учительница заболела, — сказал он. — Не надо, конечно, чтобы сильно. Пусть будет легкий грипп. Или еще что-нибудь. А то, знаешь, я вчера весь день катался на велосипеде и ни одного урока не подготовил.

— Горе с твоим велосипедом.

— Беда! Как оседлаешь его — не слезешь. Сначала думал, сделаю два круга возле дома и сяду за уроки. А потом раззадорился и давай носиться по всем улочкам аула. А когда опомнился — уже вечер,

— Слушай, тот джигит… ну, на базаре который… он действительно ум продавал?

— Да… так он и говорил. Были бы у меня три рубля, я бы купил не задумываясь.

— А может, он детей обманывает? Смеется, а?

— Не думаю. Взрослый человек, зачем ему детей обманывать?

— Я вчера спросил у мамы, а она говорит: «Ум на базаре не продается».

— А по-моему, на базаре все продается. Сам ведь слышал. Были бы деньги…

— А может, он вместо ума леденцовых петушков продает?

Муталиф покосился на друга с недоумением и опять вздохнул:

— Эх… заболела бы сегодня учительница… Задзинькал звонок, и два друга потащились в класс.

Муталифу не повезло. Сразу же вслед за ними, как всегда подтянутая, радостная, вошла с журналом под мышкой учительница. Голова Муталифа склонилась еще ниже. Он съежился, едва под парту не залез и одним глазом испуганно следил за учительницей. Она что-то отметила в журнале, провела пальцем по столбику фамилий. Муталиф затаил дыхание, зажмурил глаза. Учительница сняла очки и обвела взглядом класс.

— Ну, так кто желает ответить домашний урок? Устабай поднял руку.

— Хорошо. Еще кто? Пусть Сарыбаев отвечает.

Муталиф тяжело вздохнул, медленно, словно поднимал непосильную штангу, поднялся из-под парты, покачался из стороны в сторону.

— Апай… я сегодня чуть-чуть не готов к уроку, — выдавил обреченно.

— Причина?

— Причина… э… это… прихворнул малость… насморк, что ли, небольшой…

— Что-то часто в последнее время начал тебя насморк преследовать, — улыбнулась учительница. — Вечно у тебя «малость» да «чуть-чуть» не в порядке. Придется мне, пожалуй, зайти вечерком к тебе домой. С родителями поговорить.

Муталиф снова тяжело перевел дыхание, выкатил потускневшие глаза на Устабая, дескать, видишь, какой я невезучий в жизни, и сел на место.

После уроков друзья пошли домой вместе вдоль глубокого арыка. Солнце раскалилось. Дышать было нечем. От степи доносился запах паленого. Муталиф не стерпел, раза два сунул голову в теплую арычную воду. Навстречу, точно колобок, выкатился чернявый братишка Муталифа. Подбежал, за сумки ухватился. Интересно ему, сорванцу, школьные сумки таскать. Он волочил их едва ли не по земле, то и дело отставал, но тут же, шлепая босыми ногами по пыли, подбегал сзади. Странная манера у него говорить: будто гвозди вколачивает.

— Покатаешь на велосипеде?

— Тяжелый ты — камера лопнет. Лучше оседлай ишака, скорее подрастешь.

— Ну да… обманываешь!

— Не веришь — спроси Устабая. Он в прошлом году все время на ишаке в школу ездил, вот и вымахал за один год.

Чумазый мальчишка с любопытством постреливал узкими глазками то на брата, то на Устабая.

— Я тяжелый, говоришь? А почему тогда конопатую вчера катал?

— Что треплешь? Какую конопатую?

— Тебе лучше знать. Вот скажу папе, что ты с девочками играешь…

— Ах ты дьяволенок! — Муталиф кинулся к братишке, но тот был начеку. Бросил обе сумки в пыль и дал стрекача. В одно мгновение домчался до дувала и ловко перекатился через него.

Поднимая с земли пыльную сумку, Устабай недобро посмотрел на друга. У развилки они молча разошлись. Рядом протрусил на ишаке сморщенный старичок. Он так важно задрал тощую бородку, будто на троне восседал. Потом проплыла тоненькая девушка с двумя ведрами воды. Длинные косы трепыхались на спине. Девушка напоминала Гульбахрам. С красными от пыли глазами приплелся Устабай домой. Родители были на работе. Он погрыз черствую лепешку, запил оставшимся с утра чаем. Потом прошел к себе в комнату, бросился на обшарпанный бугристый диван и предался размышлениям.

Нет, не нравилась ему эта жизнь. Надо каким-то образом срочно повзрослеть, поумнеть. А то все, что бы он ни делал, выходит несуразно, глупо. Ну вот сегодня на уроке арифметики опять его занесло. Гульбахрам решала задачку у доски. А он начал вдруг дергаться за партой, вскакивать, руку тянуть: «Апай, апай, ошибка!» Гульбахрам, краснея, исправила ошибку, а он опять нетерпеливо вскочил: «Апай, апай… вычитание неверно. Вон цифру перепутала!» На глаза Гульбахрам навернулись слезы. Дернула головой — косички взлетели только, села на свое место. Он кинулся к доске и быстро решил задачу. Выходка его, однако, никому в классе не понравилась. Неужели он такой хвастунишка, выскочка? Только в перерыве догадался, что получилось нехорошо, несолидно. Мужчина не должен себя вести так легковесно. Гульбахрам обиделась. Он робко ловил ее взгляд, но она упрямо отворачивалась. И тогда ему совсем стало горько. Хоть плачь.