20 мая 1945 года

Ботинки покрываются серым пыльным налетом. Основные дороги расчищены, но только свернешь за угол — обязательно наткнешься на раздробленный асфальт, осколки стекол и чьи-то гниющие конечности, все это в одной грязной и смрадной куче. Мимо проезжает машина с продовольствием. Вдоль улицы стоят советские военные, регулируя движение по улице и стараясь уберечь пожилых людей от прогулок по правой стороне, где стоят наполовину обвалившиеся дома: кто знает, долго ли они выдержат. Покореженные фасады, зияющие дыры в крышах административных зданий.

Берлин в руинах своего могущества.

Отто смотрит на свои руки, чистые, с ровными ногтями, вычищенными от грязи и крови. Ему кажется, что это неправильно, его руки должны быть испачканы.

В Потсдам он так и не вернулся; должно быть, мать ужасно переживает. Если у него вообще осталась мать, в чем он не уверен. Рядом останавливается женщина, поправляя темно-коричневую шляпку и попутно всматриваясь в карманное зеркальце. Отто трогает ее за плечо.

- Зеерштрассе, два. Не подскажете, далеко ли это отсюда?

- Гм, молодой человек, если я не ошибаюсь, то вам стоит поравняться с тем магазином, что возле высокого столба. Вы его с легкостью приметите, этот магазин, у него вывеска покосилась. Затем налево, и будет Зеерштрассе.

- Спасибо, - вымученно улыбается он

.

Для того, чтобы зайти в дом, приходится подняться по винтовой лестнице. Среди шести узких именных табличек Отто отыскивает фамилию «Ланге». Дверь ему открывает девушка с подстриженными вьющимися волосами и приятными чертами лица, которые никогда не запоминаются при первой встрече.

- Чем могу помочь? - спрашивает та.

- Я... служил в одной роте с Францем, - говорит Отто.

Девушка морщит хорошенький лоб, а потом несколько раз произносит это имя, словно прикасаясь к чему-то древнему и трухлявому, словно тысячелетнее дерево, засохшее в пустыне.

- Франц... Франц.

И тогда Отто ясно понимает — она тоже все это время забывала.

- Да, конечно, - она, наконец, кивает. - Вы были друзьями?

«Какая теперь уже разница?» - безмолвно вопрошает он. Его губы сомкнуты в тонкую напряженную полоску, Отто молчит. За спиной жены Франца появляется мужчина в очках, который держит за руку маленького ребенка, волочащего крохотные ножки по ковру.

- О, простите, - девушка торопливо приглаживает складки бордовой юбки. - Мне надо идти; мы с семьей планировали отъехать на некоторое время. Но вы обязательно приходите на чай. Всю следующую неделю я свободна.

В бюро справок — очередь из нескольких десятков человек. Солдаты, вернувшиеся с фронта, пытаются узнать, остались ли в живых их матери и отцы, а матери и отцы справляются о своих детях. Шуршат бумаги, выписываются адреса.

Надежда никогда не шла так близко вместе с отчаянием.

Двое парней подхватывают на руки подростка, лишившегося чувств. Так всегда бывает — держался-держался, пока воевал, а когда вернулся — потерял все силы.

- Я хотел получить информацию о своем друге, - проговаривает Отто, склоняясь к окошку.

- Имя?

- Рудольф Кёт.

- Год рождения?

Он теряется. Вероятно, они с Рудольфом были ровесниками, когда учились вместе с академии, хотя друг всегда выглядел старше за счет отличной физической подготовки.

- Двадцать пятый. Или двадцать шестой. Посмотрите оба, пожалуйста.

Женщина послушно перебирает списки. Сзади Отто, осев на пол, рыдает чья-то мать, дрожащими руками царапая грязный пол.

- Дайте мне взглянуть на него! Я умоляю, мне нужно посмотреть на сына! Я вас всех ненавижу, что вы сделали с моим мальчиком? Я должна взглянуть на него, пустите, пустите меня!

- Вот, возьмите, я выписала вам домашний адрес и место работы, - служащая бюро протягивает ему листок.

- Спасибо, - Отто улыбается, пропуская вперед следующего в очереди.

Война вытравливает из нас все человеческое, а затем, когда затихают выстрелы, выкидывает нас в тот мир, откуда мы пришли, но куда больше всего страшимся вернуться, потому что не знаем - имеем ли мы теперь право называться людьми?