Сначала окоченевают пальцы ног, потом — голени, предплечья, только грудь все еще полыхает, словно печка, в которой никак не может уняться огонь. Перетерпеть дрожь оказывается сложнее всего, зубы непроизвольно выстукивают сбивчивый гулкий ритм, а кисти рук трясутся, будто у больного тремором восьмидесятилетнего старика. Но после все проходит. Отто застывает в одном положении, не в силах пошевелиться, сердце бьется медленнее, тяжело ударяясь о грудную клетку. Мысли движутся в голове ласковым, неторопливым течением реки, путаясь меж собой.

Холодно я делаю все правильно скоро все закончится лучше для всех больно ногам мама всегда говорила надевай шарф и перчатки когда выходишь на улицу я вырос слишком непослушным только бы никто не вышел из дома горячий чай обжигает язык щеки я не могу говорить забавно я словно сплю и могу ощущать мир вокруг себя прости меня Франц прости меня мама я во всем виноват сам как хочется заснуть может быть я всего лишь

Петер, зажав в зубах сигарету, выходит во двор, облокачиваясь об перила.

- Шрейер, ты еще не заснул? Чего молчишь? Ну, точно заснул, - резюмирует он и спускается вниз, чтобы разбудить Отто, после чего замирает с открытым ртом.

- Черт, он что, мертв? Шрейер, ты совсем сдурел, а? - он подбегает к Отто, испуганно дотрагивается до его обнаженных рук, в панике накидывает на замерзшее тело куртку, сверху укрывает своей, трясет за плечи, стремясь привести в сознание.

Судорожные и неловкие попытки измерить пульс ни к чему не приводят, но Петеру удается заметить, что веки мальчика чуть вздрагивают от прикосновений, и тогда он сломя голову бросается в штаб, перескакивая через сугробы и воронки от снарядов.

*

- Русские не такие никчемные, как нам казалось раньше. Планировали управиться за год, в итоге воюем почти три.

- Ими двести лет правили немцы, немудрено, что им привился мало-мальский разум.

- Большевистская революция полностью искоренила немецкую кровь. Все большевики — сумасшедшие. Послушай, у тебя есть сигареты?

- Кто сказал - «сигареты»? Никаких сигарет, Мильке, это лазарет, а не варьете!

Рождество — не лучший праздник для того, чтобы встречать его в военном госпитале. Отто получает свое законное право вернуться в роту, чтобы вдоволь полакомиться праздничным ужином, над которым с самого утра трудился повар. Обер-лейтенант торжественно вручает каждому подарок, кто-то забирает по два, а то и по три свертка — это посылки от родственников.

Отто протягивают коробку, обернутую в цветную бумагу. Внутри — упаковка шоколадных конфет, сигареты, засахаренные фрукты и елочная игрушка — гладкий серебряный шар.

Взгляд обер-лейтенанта поблескивает в тусклом свете, который просачивается через узкие окна. Он снимает фуражку и задумчиво молчит, сжимая в пальцах стакан с ромом. Вероятно, он растроган приближением наступающего праздника. На лицах солдат застыли глупые, мечтательные улыбки; каждый чувствует, что нынешнее Рождество — это та незримая нить, которая связывает всех их с домом.

- Хайль Гитлер! - они пьют и обмениваются рукопожатиями.

- Хайль Гитлер, - повторяет Отто, залпом опустошая стакан.

Апрель 1944 года

- Опять приехали за отпускниками? Какая бесцеремонная наглость со стороны власти, - сухощавый мальчик с пыльной полоской посередине лба возмущенно косится в сторону машины.

- Это не отпускник, это фельдфебель Шрейер. Недавно он подал прошение о переводе во Францию, теперь его забирают, - отзывается Петер, ковыряя в зубах засохшим стеблем осоки.

- Когда русские гонят нас назад, и мы нуждаемся в сильной армии, фельдфебеля забирают?

Петер пожимает плечами.

- Наша ли забота? Он отличился в Курской битве, ему и почивать на лаврах. Во Франции сейчас не так худо, как здесь. Фюрер говорит, что американцы не смогут причинить нам вреда, мы хорошо укрепились.

В машину сгружают вещи, водитель просит разрешения выкурить сигарету перед дорогой. В тылу уже который день — полное спокойствие, что означает верное затишье перед бурей.

У Отто загорелые руки, будто у доброжелательного американского садовника, весь день пересаживающего ирисы и орхидеи в своем маленьком зеленом мирке. Честно говоря, он и сам не знает, от чего бежит - особенно теперь, когда уже не имеет значения, в кого ты стреляешь: в русского или во француза, и каждая пуля проходит через твое собственное тело навылет, только все они умирают, а ты остаешься жить, хотя на самом деле ты уже мертв.

- Отто, - Ульрих, прихрамывая, подходит к нему. Недавно осколок от гранаты попал ему прямо в ногу, повредив сухожилия. - У нас недобрые вести, я и не знаю, как тебе сказать. Сообщили, что гауляйтер Марк-Бранденбурга Генрих Шрейер был отстранен от должности и посажен в тюрьму за попытку осуществить побег из Германии. Вчера утром его нашли в камере повесившимся.

- Про мать ничего не известно? - ровно спрашивает Отто.

Ульрих качает головой.

- Что же, - Отто встает к нему боком, глядя на то, как солнце уплывает за тяжелое серое облако, готовое пролиться дождем на иссушенную землю.

- Не он первый, не он последний.

Все подивятся тому, что он столь бесстрастно воспринимает печальное известие о потере отца. Как будто у него когда-то существовал отец. Только бесцветная тень, заключенная в партийную форму. Впрочем, сейчас Генрих мог бы гордиться сыном, если бы остался в живых, но не суждено тому стать последней отцовской опорой и надеждой, лишь похоронить вместе с ним свою честь и робкие мечты о справедливости.

- Я думаю, он просто разочаровался, - тихо говорит Ульрих, чтобы никто не услышал, потому что с недавнего времени здесь строго-настрого воспрещено разводить паникерство.

- Ему можно лишь завидовать.

- Почему?

- Потому что ему было не все равно, - роняет Отто.

- Ну что, едем, или как? - нетерпеливо спрашивает водитель.

Отто садится на заднее сиденье, захлопывая за собой дверь.

- Я надеюсь, доберемся без затруднений. С этими взорванными мостами целая морока, приходится объезжать. Всех диверсантов нужно перевешать.

- СС прекрасно справляется с этой задачей, - усмехается Отто.

- Так-то оно так, но партизан не становится меньше. Как думаешь, мы выиграем войну?

- Ты ставишь этот факт под сомнение? Будь добр, заткнись.

Автомобиль трясется, издавая невнятные жужжащие звуки. Когда-то они с семьей брали машину и ехали в северную часть города, чтобы искупаться в озере, окруженном цветущими холмами, на одном из которых стоял сказочный замок, и тогда в его детской голове возникали десятки фантазий об отважных рыцарях и добрых феях, о мудрых драконах и таинственных подземельях, но теперь все они забыты; кажется, единственное, что ему остается делать — забывать.