Младший скривил рот в оскорбительно-любезной улыбке.

— Прошу.

Merde! Мало того, что берет деньги у своих преследователей, еще и оценил себя слишком дешево. Он вырвал бы себе язык, если б не было уже поздно. Бандит помоложе протянул довольно объемистый кошель — в таком вполне бы поместилась и не одна сотня дукатов. Идиот, мог потребовать больше! Подставил ладони, но блестящая струйка побежала под ноги к этим мерзавцам, золото засверкало на грязном песке. Свиньи! Как они смеют?! Сейчас получат за оскорбление, зубами будут поднимать каждый дукат. Потянулся за шпагой, но шпаги не было. Ну конечно — он ее вчера заложил в корчме. Венецианский кинжал? Проиграл на рассвете в карты. Осталась только шляпная булавка. Это даже получше кинжала.

— Хватит, — старший сделал знак рукой, — довольно.

— Почему хватит? Что значит: довольно? Тут нет ста дукатов.

— Нет? А сколько?

Младший скомкал кошель — вовсе не затем, чтобы удостовериться, сколько в нем осталось. Разбойники? Булавка… нет, уже не успеет.

— Не знаю.

Пусть сами считают, хамы. Они, словно угадав его мысли, шагнули вперед. Отступать было некуда. Густой кустарник за спиной, который должен был служить защитой от любопытных взглядов, оказался ловушкой.

— Сколько?

Младший внезапно ударил его рукой, в которой был зажат кошель, а когда он скрючился от боли, добавил кулаком по затылку.

— Ну, сколько ты получил?

Что было делать? Не рисковать же головой из-за пары жалких дукатов. Стоишь на коленях — забудь о достоинстве.

— Сто, — прохрипел Джакомо не своим голосом, чувствуя, как кто-то снова над ним наклоняется. Но их уже не интересовали ни его пах, ни затылок, ни даже незащищенная макушка. Огромная лапа с потрескавшейся кожей и грязными ногтями зарылась в песок и выгребла несколько монет.

— А сейчас?

— Сто, ровно сто.

Дукатов было пятьдесят шесть. Ровно. И то хорошо. Пусть только эти скоты не думают, что он позволит и впредь так с собой обращаться. Они у него еще попляшут. Воры! Посмотрим, как запоют на суде. Вот будет потеха! Уж об этом он позаботится.

Вначале, однако, предпочел позаботиться о себе. Отдал долг князю Любомирскому, выкупил шпагу, отсыпал золота своим рыжим кухаркам, Иеремии справил атласный кафтан, похожий на шутовской, наконец нанял карету с кучером на всю зиму и — уверенный, что фортуна ему улыбнется, — сел за карточный стол. Проиграл, выиграл, опять проиграл. Отказался от кареты и уплаты остальных долгов. Про Катай вспомнил, когда вырытых из песка монет осталось немногим больше половины.

Что было делать? Честь — штука святая! И не для того он ею поступился, чтобы теперь остановиться на полдороге.

Где найти ганноверцев, он тоже знал. Как-то увидел на улице бородатого коротышку, который — вот уж была бредовая идея! — вздумал выдать себя за него, Казанову. Джакомо последовал за ним из чистого любопытства. Что эти прохвосты здесь делают? Почему не уехали? Не боятся разоблачения? Верно, слишком мелкие сошки, чтобы для кого-нибудь представлять опасность. Или слишком крупные — дал волю воображению, — чтобы их осмелились тронуть. Один он воздал им по заслугам. В упряжку двух прусских агентов! — так и въехал на них в город. До сих пор не может без смеха вспомнить эту сцену. Рассказать бы князю Казимежу или — вот это было бы замечательно! — самому королю. Может, когда-нибудь…

Здесь. Небольшой опрятный каменный дом. Скромная вывеска в подворотне, ведущей в песчаный дворик. Джакомо огляделся: нет ли другого пути к отступлению — но застройка была сплошная. Конечно, можно убежать по плоским крышам. Но куда? Там, дальше — он проверял в прошлый раз — начинались сады его сиятельства посла короля Пруссии. Этого спесивого Фридриха[25], который хотел засунуть его воспитателем в провонявшую конюшней школу кадетов. Поразительная бестактность!

Подобных обид не прощают даже монархам. Нет, он не станет обращаться за помощью к послу неотесанного государя. Тем более что убегать, возможно, придется от его людей.

«Типография. Штайн и сыновья». Ради Бога. Пусть будет типография. Пусть будет даже хлев, лишь бы там нашлось то, что ему нужно. Через маленькие оконца трудно было что-нибудь разглядеть, хотя нет… вон стоит человек, склонившийся над какими-то пачками: скорее всего, старший из ганноверских «купцов». Штайн? Интересно, сколько этих сыновей?

Джакомо постучался и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Темные сени, пропахшие смазочным маслом и разогретым металлом. Здесь он потерял несколько секунд. Этого хватило. В помещении, тесно заставленном диковинными машинами, никого не было, если не считать рыжего подростка, огромной лопатой размешивающего краску в бочке. И тишина. Поразительная для места, в котором должна бы ключом бить жизнь. Похоже, он попал куда надо. Где же люди? Дверь в полутемную контору. Ну конечно. Подождем минутку. В конце концов, через дверь не только выходят, но и входят. Он сделал первый шаг, теперь их черед.

В общем-то, он оказался прав. Только не приметил второй двери. За спиной скрипнули петли: кто-то вошел. Маленький, добродушный на вид старичок смотрел на него прищурясь. Чем он может быть полезен вельможному пану? Джакомо растерялся, но лишь на мгновенье. У них хватает ума, чтобы брать на службу не только угрюмых детин с разбойными рожами, но и маленьких симпатичных стариков. Он хочет кое-что напечатать, — Пресвятая Дева, вразуми, подскажи какую-нибудь здравую мысль! — нечто чрезвычайно для него важное, воспоминания, вернее, путевые заметки, да, да, именно: его последнее путешествие изобиловало необычайными приключениями и даже — слава Богу, сам он остался жив — на его глазах были убиты несколько человек. Он иностранец и хотел бы поделиться своими впечатлениями со здешним читателем, которого — он не сомневается — его рассказ позабавит, а возможно, и заставит задуматься.

Старичок сделался еще меньше ростом; смущенно заулыбался. Такими вещами они, собственно говоря, не занимаются, печатают только Библию, Священное Писание, ничего больше. Но он может дать адреса других типографий, там с удовольствием… О, не стоит так уж сразу отказываться. Вещь очень впечатляющая. Ну, может, не такая, как Библия, но местами не менее любопытная. Например, загадочная история гибели русского офицера, обнаруженного в погребе среди бочек с капустой, — разгадку можно найти лишь на последних страницах. Золотая жила, сущая золотоносная жила для того, кто оценит важность подобного документа. А он, поскольку с некоторых пор испытывает материальные затруднения, продаст рукопись дешево, буквально за гроши. Но, если здесь это никому не интересно, что ж… придется поискать кого-нибудь другого. За стеной что-то зашуршало — негромко, но явственно. Рыжий замер над своей бочкой. Старичок медленно распрямился. Он не был ни таким старым, ни таким добродушным, каким в первый момент показался. Скорее, пожалуй, те два бандита у него на службе, а не он у них. Штайн и сыновья. Накинутся прямо здесь или подождут, пока он выйдет?

— Сколько?

Он не ослышался, не ошибся — дело сделано? Быстро прикинул: то, это, сколько нужно, сколько ни сбавят.

— Сто.

Никакой реакции. Тишина. Столько не дадут. Пиши пропало. Опять он свалял дурака. Сглотнув, Казанова уныло пробормотал:

— Пятьдесят.

«Штайн» смотрел куда-то поверх его головы; повернуться и проследить за его взглядом Джакомо не рискнул. Окно. За окном кто-то есть. Внезапный блеск в глазах, юношески живой и словно бы чуть насмешливый — должно быть, собеседник увидел то, что хотел увидеть. А он… снится ему или вправду услышал?

— Ладно. Пускай будет сто пятьдесят.

С этой минуты все отступило на задний план — Джакомо уже не боялся ни насмешек, ни гнева своих покровителей, ни уколов собственной совести. Даже обещанное Бинетти приглашение на ужин к королю не произвело ожидаемого впечатления. Куда важнее были записочки, которыми он обменялся с Катай, и радость от удачного хода, который не только позволил приобрести карету с четверкой лошадей и новый фрак, но вновь привел его в ее постель.