Услышав произведённый им шорох, ожидавшая очереди парочка тапиро-кабанов поднялась на задние лапы и повернулась в сторону зарослей папоротника, где мы скрывались.

— О-о-о! Они нас заметили! — воскликнул Ёхати.

У тапиро-кабанов разыгралась бурная эрекция. Их налившиеся кровью глазки заблестели, едва они нас увидели, — не иначе как приняли за новый объект для удовлетворения страсти. Виляя задом, выпятив брюхо и выставив на обозрение набухшие причандалы, звери, переваливаясь, заковыляли к нам на задних лапах. Глядя на них, я сразу вообразил помешавшихся на сексе похотливых папиков. Более отталкивающее зрелище трудно себе представить.

Стряхивая оторопь, я поднялся с земли, чтобы дать дёру, и побелел — из подлеска, окружавшего поляну со всех сторон, показались ещё семь-восемь экземпляров. В очереди на случку стояли не только тапиро-кабаны. В зарослях дожидались своей минуты твари, которых за два месяца, что я провёл на этой планете, мне не доводилось видеть ни разу: одна напоминала лошадь, другая — собаку, третья — слона. Ещё в стае было что-то вроде ленивца и одно существо, вообще ни на что не похожее. Самое жуткое создание походило на очень крупную носатую сирену и ещё больше смахивало на человека. Вся эта компания, охваченная жгучим плотским желанием, с пенисами наизготовку, передвигалась по-человечьи — на задних лапах, и, жарко пыхтя, приближалась к нам. Нет слов, чтобы описать охвативший нас в ту минуту ужас.

— Гр-р-р…

— Ну всё!..

Мы рванули со всех ног. Было чувство, будто за нами гонится само возмездие, горящее желанием наказать нас за то, что мы подсматривали за пиром в Вальпургиеву ночь. Нам казалось, что мы уже мертвы. Бежали, не разбирая направления, задыхаясь и хрипя, с единственной мыслью — вот сейчас я остановлюсь или упаду, какой-нибудь из этих монстров налетит сзади и засадит в меня свой красно-чёрный член. В тот самый момент, когда сердце уже было готово выскочить из груди, Могамигава рухнул на землю как подкошенный, Ёхати повалился на него, а я приземлился на Ёхати.

— Ва-а-а-а!!! — Подумав, что его настигли чудовища, Могамигава вскочил, как помешанный в предсмертной муке, и, замахав руками, бросился было дальше, но чуть не налетел на чесоточное дерево и завыл: — У-у-у! О-о-о! — Ничего вразумительного он вымолвить не мог.

Один из тапиро-кабанов с ходу угодил в объятия обвившей чесоточное дерево висячей ползучки и отдал концы. В считанные секунды его морда стала разлагаться, вытекли глаза. Каждый из нас содрогнулся при виде этой ужасной агонии, ноги подкосились, и мы все втроём опустились на землю.

— Странно! — Немного успокоившись, я снова обрёл дар речи и, наклонив голову, указал на труп тапиро-кабана, — Висячая колючка впивается в жертву только в самом начале, потом хватка ослабевает. Такой крупный зверь должен был вырваться. Тем более это самец. Если он выпустил свой белок — толку от него никакого. Колючка тут же бы вернулась в расслабленное состояние.

— А вдруг он сам ей сдался? — встрял в разговор Ёхати. — Может, у него так засвербело в одном месте из-за этого чесоточного дерева, а потрахаться не с кем? Он и решил о колючку потереться. А уж тут только начни… Она его раз за разом… Силы все вышли, он и околел. Вот как, по-моему, дело было.

— Хм-м. А ведь в этом что-то есть, — Я пристально посмотрел на Ёхати. — И почему ты так подумал?

— Ну как?.. — рассмеялся он, — Меня самого сейчас так разбирает от этого дерева. Я уж начинаю думать, не завернуться ли разок в колючку!

— Ты же кончил уже раз семь или восемь и теперь опять?!. — скривился Могамигава. — Ну и тип!

— Очень может быть, что из-за чесоточного дерева все животные в этих джунглях, не говоря уже о тех, что мы сейчас видели, возбуждены, — проговорил я, поднимаясь с земли и кивая Могамигаве, — Здесь у них вроде публичного дома. Надо уносить отсюда ноги, да поскорее!

Удирая сломя голову, мы отклонились от прямого маршрута через джунгли. Я снова встал во главе отряда с компасом в руке.

Мы уходили всё дальше на запад и наткнулись на носатую сирену, у которой начались роды. Очень крупная самка залегла в корнях папоротниковой пальмы и тужилась, широко раскинув лапы. Из утробы матери уже показались выпачканные кровью голова и верхняя часть тела детёныша.

Остановившись, Могамигава наклонился и шепнул мне на ухо:

— Похоже, мы на звериной тропе. Чего ей вздумалось здесь рожать, на самом проходе? Здесь же не её логово.

— У неё нет природных врагов, — ответил я, — Лучше посмотрите, какая голова у детёныша! Не очень-то он похож на носатую сирену. Скорее это помесь сирены и той зверюги вроде медведя, которую мы видели.

— Никак не разродится.

— Да. Детёныш слишком большой. Мать может умереть, — кивнул я. — У неё сильное кровотечение.

— Но тогда и детёныш погибнет. Без материнского молока. А больше его никто кормить не будет — он же гибрид.

— Всё правильно. — Потянувшись, я внимательно осмотрел детёныша и обернулся к Могамигаве, — Не он первый, не он последний. Такие, наверное, постоянно рождаются и умирают в этих джунглях. Жалко их! Ладно, идём дальше. Скоро стемнеет.

— Минутку! — Могамигава положил ладонь мне на грудь, останавливая меня. — Смотрите-ка!

С дерева, под которым лежала умирающая носатая сирена, на паутине, тянущейся из зада, быстро спускался паук-нянька. Что он собирается делать? Мы стали внимательно наблюдать.

Несмотря на принадлежность к млекопитающим, паук-нянька, похоже, имел в задней части тела несколько нитевыделяющих желёз. Нитей, если приглядеться, было несколько — одна нить веса паука не выдержала бы. Вероятно, они получались из вырабатывавшейся железами слизи, которая мгновенно загустевала при соприкосновении с воздухом. Спустившись на носатую сирену, паук упёрся в неё четырьмя лапами, как бы обнюхал всё вокруг и подполз к только что выбравшемуся на свет гибриду.

Неожиданно он затолкал перепачканного кровью детёныша в рот и встал на задние лапы. Затем передними конечностями принялся словно зачерпывать нити, по-прежнему выделявшиеся из желёз в заду, и ловкими движениями стал обматывать ими детёныша, которого держал во рту.

— Хочет сожрать его потом, — возбуждённо пробормотал Могамигава.

— Он не должен быть плотоядным, — шепнул я в ответ, — Мне кажется, мы сейчас поймём, почему его называют нянькой. Давайте ещё посмотрим.

Два солнца покатились к закату, пробивавшаяся сквозь густую завесу растительности косая полоска оранжевых лучей ярко осветила занятого непонятным делом паука.

Когда я сообразил, что он творит, у меня отвисла челюсть.

— Реликтовый кокон! Они обматывают детёнышей-гибридов нитями и зачем-то развешивают эти коконы на деревьях. Почему я не начал их изучать раньше?! Столько можно было бы узнать! А я решил отложить на потом, всё равно не ясно, к какому виду они относятся. Вместо этого занялся образом жизни животных, что оказались под рукой.

— Да-а, тут вы дали маху, — согласился Могамигава.

Не теряя времени даром, паук запеленал детёныша получилось нечто вроде груши, — оставив единственное отверстие в верхней части, видимо, чтобы проходил воздух. Потом подхватил несколько нитей, тянувшихся из узкого места кокона, и, закинув их себе за спину — вылитый Дайкокутэн[24] с мешком, — стал карабкаться на ближайшее дерево.

— Если он не станет его есть — значит, их так выращивают, — сказал я, когда мы двинулись дальше, — Заворачивая детёныша в кокон, паук как бы снова помещает его в материнскую утробу. И он там сидит, пока не подрастёт. Теперь понятно, почему этих пауков называют няньками.

— Но какая им от этого выгода? — спросил Могамигава. — Какой толк выращивать детёнышей-гибридов?

— Это правда, — согласился я, наклонив голову; крайне маловероятно, чтобы на какой-нибудь планете существовали формы жизни, которые помимо главной цели — сохранения своего вида — занимались бы ещё такой бесполезной деятельностью. — Вот выйдем из джунглей, снимем с дерева такой кокон, разрежем и посмотрим. Может, тогда разберёмся.