Гаррисон совсем не спал, он не желал больше видеть снов во сне; но ему казалось, что его усталость была такой, что выходила за границы сна, так что он не уснёт, даже если захочет. И в этом состоянии он, наконец, достиг ряда невысоких холмов и увидел раскинувшуюся под ним Долину Туманов.
Независимо от того, «видел» ли он этот пейзаж действительно или нет (он не мог быть уверен, поскольку его чувства были не надёжны; его физическое состояние было таково, что это могло быть просто галлюцинацией, миражом), тем не менее, во всей долине было что-то очень странное и неземное. Она раскинулась между холмами, параллельно оставшимся позади него, и была расположена даже ниже подножий холмов впереди, а оконечности долины, или низменности, справа и слева между этими рядами хребтов, терялись вдали. Вдоль всей её длины туман клубился и закручивался, как над озером, или как пар над кружкой горячего молока. И тишина вокруг стояла подобная той, которая, может быть, настанет однажды в конце времён.
На этот раз Гаррисон не колебался. Это было препятствие, которого нельзя избежать, которое должно быть преодолено. Для этого были, по крайней мере, три веские причины. Первая: эта Долина Туманов может оказаться бесконечной, так что обойти её вообще нельзя. Вторая: время поджимало, а Гаррисон становился всё слабее. И третья: похоже, надвигалась гроза — в атмосфере чувствовалась тяжесть, в небе вокруг клубились тёмные тучи, которые с минуты на минуту затянут и тот клочок ясного неба прямо над его головой. Кроме того, искушение просто пересечь долину было сильным; в ширину она выглядела не очень большой; предгорья за ней, казалось, манили Гаррисона.
И пока эти мысли проносились в его тупо ноющей голове, он ехал верхом на изувеченной Машине вниз, в море тумана, и какие бы ужасы не скрывались в нём, продолжал двигаться вперёд до тех пор, пока молочная пелена не сомкнулась над ним, а внешний мир не остался за пределами устрашающе дрейфующей стены белизны.
Убаюканный тишиной и действительно ползущим движением Психомеха сквозь туман, а также медленным, шумным дыханием Сюзи, сидящей за его спиной, Гаррисон постепенно сбросил охватившую его вначале настороженность, закрыл глаза, уже уставшие от недостатка сна и попыток разглядеть что-либо впереди в этой молочно-белой глубине — и в этот момент разразилась гроза.
Гром ударял, словно молоты титанов, молнии сверкали, их огненные стрелы с шипением пронизывали туман и вонзались в размокшую землю, чтобы тут же исчезнуть, ненадолго освещая похожие на призраки в свете голубых вспышек скальные выходы и груды сланца. И в любое мгновение одна из таких стрел могла угодить в Гаррисона или металл Машины. Но нет, они били мимо. Затем, в свете особенно страшного грозового разряда, Гаррисон увидел, или думал, что увидел…
Нет, должно быть, среди беспорядочного грохота грома, в калейдоскопическом мерцании меньших молний, ослеплённые яркой вспышкой этой гигантской молнии, глаза обманули его — конечно, обманули. Он снова двинулся вперёд, его кожу покалывало, и не только от статического электричества, заставлявшего шевелиться волосы и клочья одежды. И вот оно показалось снова, но уже ближе и на этот раз не озаряемое молнией. Это было, могло быть, только Машиной, подобной Психомеху… но такой Психомех Гаррисон не смог бы даже вообразить!
Огромный, гигантский, он был таким высоким, что его верхняя часть терялась в плывущем наверху тумане. Громадный, приземистый, он стоял там, трубы, панели и перегородки тянулись с обеих сторон, далеко, пока их очертания не становились размытыми, пропадая в тумане. Он был размером как пятьдесят, а может, сто, нет, как тысяча таких Психомехов, как Машина Гаррисона! Глубоко внутри него вспыхивали индикаторы и бушевала энергия, но тихо, без малейшего шума; а там, где Машина должна бы иметь острые углы, они были размытыми и нечёткими, так что Гаррисон понял, что на самом деле это было видение, но видение какого странного места или события — он не мог сказать.
Да, это было видение, мираж вроде тех, что люди видят в пустыне — отражение отдалённого места или события. За исключением того, что Гаррисон знал, что оригинал того, что показывал этот мираж, было отдалено не только в пространстве, но и во времени. Видение было послано — или он пожелал его увидеть — как знак того, что он следовал правильной дорогой, не отклонился от курса, который ещё может привести его к цели путешествия…
Он подъехал ещё ближе, но осторожно, не желая вызвать даже перемешивание воздуха или молочно-белого тумана, чтобы видение не рассеялось. Немного спустя он снова остановился, на этот раз открыв рот от изумления. У невероятной МАШИНЫ имелась платформа — поднятое центральное возвышение, или ложе, под парой огромных медных стержней, заканчивающихся выростами, напоминающими гигантские электроды — но изумление Гаррисона вызвали не они, а существо, лежащее на платформе.
Он инстинктивно понял, что это за существо, даже вспомнил его название, жуткие слова, всплывшие из глубин его сознания. Слова из другого места, другого мира. Чудовище Франкенштейна! Существо на помосте было монстром, составленным из трупов, противоестественным гибридом, созданным сумасшедшим учёным. И, когда вновь сверкнула молния, Гаррисон подъехал ещё ближе к тому, что он должен был узнать, должен был увидеть сам. Что-то касающееся этого искусственного, составного существа.
Он слез со своей Машины, подошёл к МАШИНЕ, оказавшись в тени фантастически огромного корпуса, и потянулся вверх на цыпочках, чтобы лучше разглядеть монстра, распростёртого на платформе. Оно имело облик человека, огромного, сильного мужчины. Гаррисон всматривался вдоль всей его длины между огромными, голыми, мозолистыми ступнями, пока его взгляд не упёрся в образованный плотью горизонт. Он сделал несколько шагов в сторону, переместив взгляд на бедро существа повыше колена, туда, где лежал неплотно сжатый большой кулак. Кисть была расслаблена — во сне или после смерти, Гаррисон не мог бы сказать — но в ней было то, что безмолвно говорило о смертельной сноровке. Рука убийцы.
Гаррисон удивился размерам и очевидной крепости конечностей существа, которые были огромными даже по сравнению с его телом. Проснувшись и поднявшись, с такими руками и ногами, кулаками и ступнями, этот монстр превратился бы в ходячую смерть для любого обычного противника.
И ещё в нём чувствовалось лукавство, намёк на коварный разум, как у хитрой лисы. Откуда эта мысль пришла в разум Гаррисона, было загадкой, но она была настойчивой. Это составное существо было сделано из обладающего умом гения, но при этом аморального или даже бессовестного человека; из более честного, но определенно более чем жестокого человека — и из ещё одного.
Гром и молнии, казалось, немного отдалились, введя Гаррисона в заблуждение, что буря уже миновала, но в следующий момент он понял, что ошибся. С рёвом и грохотом, временно оглушившими его, четыре большие молнии сверкнули почти одновременно, разнеся молочно-белый туман в клочья, чтобы нанести удар по МАШИНЕ, словно молоты Тора. В какой-то момент вся МАШИНА окуталась голубым электрическим мерцанием — у Гаррисона тоже появился собственный жуткий огненный нимб — а потом индикаторы во внутренностях гигантского двигателя стали светиться всё ярче, и грандиозная конструкция стала трястись от могучего ритма энергии.
Затем наступила кульминация — столб пламени и чудовищный взрыв, швырнувший Гаррисона на землю и заставивший лететь кубарем, пока его спина и плечи не упёрлись в ржавый корпус Психомеха. Он остался лежать, голова у него кружилась, кости болели.
Но до этого колоссального взрыва… он не был до конца уверен в том, что увидел.
Его чувства, казалось, больше не могли надёжно служить ему, он был не в силах шевельнуться от усталости, и заторможен из-за череды потрясений. Сначала ему показалось, что огромные медные стержни с их гигантскими электродами вдруг раздулись, словно от непомерной силы, накопленной в них; затем он увидел разряд, светящийся поток энергии, проскочивший между их концами и обрушившийся на обнажённого монстра. И, наконец, перед заключительным взрывом, он увидел, как всё тело существа задрожало и задёргалось, и учуял запах поджариваемой плоти. И тогда с криком абсолютной агонии монстр согнулся, так что тело выше талии приняло вертикальное положение, глядя на него безумными золотыми глазами на лице, которое он сразу узнал…
