Естественно, сказывается и долгое постоянное пребывание в зоне радиации. Если в прошлые годы это особым образом оплачивалось, что превращало подводников в весьма завидных мужей, то теперь все не так – невесты в сторону морских офицеров не смотрят.
«И все-таки нищета – не самое страшное, – говорит Дикий, человек-аскет. Романтик-бессребреник. Офицер до мозга костей. Почти святой в наши годы тотального пересчета всех ценностей на циничный язык доллара. – Нищету можно пережить, если имеешь перед собой ясную цель и понятные боевые задачи. Наша настоящая беда совсем в другом – в бедственном положении ядерного флота страны, в бесперспективности. Похоже, в Москве не до конца понимают, что с нашим оружием шутки плохи. Через 10 лет здесь, в Рыбачьем, если сохранится нынешнее финансирование, или не будет ничего, или на наши пирсы придет НАТО».
От безысходности происходящего перед его глазами, Дикий собрался учиться дальше – поступать в Академию Генерального штаба, чтобы написать диссертацию о состоянии национальной безопасности России в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Его цель – в финале исследования суметь научно обосновать ответ на вопрос, его тревожащий: кому нужно было развалить эту самую национальную безопасность?
Пока все его выводы – не в пользу столицы. Однако агрессии или озлобленности по поводу происходящего у капитана нет. Ход мысли примерно таков: да, ужасно, что Москва ведет себя таким образом, но делать нам нечего, надо выстоять, потому что мы умнее и сильнее тех, кто наверху.
Жизненная позиция Дикого делает его быт не принадлежащим ему самому. Командиру нельзя ничего из того, что доступно всякому другому. Готовность явки на лодку – 5 минут после поступления приказа, это значит, никаких и никуда отлучек, он всегда должен быть на связи. Ни за ягодами, ни за грибами, ни на рыбалку, ни просто пошататься бесцельно, куда глаза глядят, с друзьями… Жизнь на посту, который ты принял, а сдать некому. Надо быть с офицерами, чтобы они не падали духом в столь трудное время. Надо успеть в казармы, чтобы вовремя узнать, что творится с матросами. В общем, надо абсолютно все, и даже больше.
В результате получается следующее: если ты просто армейский офицер и тоже живешь, как нищий, как и капитан Дикий, но у тебя есть возможность – что и происходит сегодня сплошь и рядом, – где-то подрабатывать после службы и тем кормить свою семью, покупать одежду и даже форму (не удивляйтесь: большинство офицеров, действительно должны покупать обмундирование самостоятельно), – то у капитана Дикого для этого нет ни времени, ни возможностей. В оставшиеся от службы короткие часы он обязан – именно обязан – отдохнуть, выспаться, привести свои нервы в полный порядок, а ведь они не могут не расшататься при такой-то жизни, чтобы идти на свою ядерную лодку не во взвинченном состоянии. Это категорически запрещено – слишком непоправимыми могут быть последствия бытовой неврастении.
– Я должен быть на службе спокойным и уравновешенным, – объясняет Дикий. – Будто с курорта. Будто быт налажен. И даже вопроса такого нет передо мною: чем накормить жену и дочку завтра…
– Что значит «должен»? По-моему, вы неверно ставите вопрос. Вы служите государству, и, значит, это прежде всего государство ДОЛЖНО вам создать подобающие условия, при которых вы придете на службу спокойным и уравновешенным. Разве не так?
Дикий снисходительно улыбается, и я не могу понять, к кому же он больше снисходителен, этот странный человек особой закалки: ко мне, задающей подобные вопросы, или к государству, плюющему на тех, кто ему служит?… В конце концов, выходит, что ко мне…
– Нет у государства сейчас такой возможности, – наконец говорит капитан. – Ну, нет – и все тут. Что толку требовать, чего нет? Я – человек, мыслящий реально. И от природы не злобный. Все фантазеры и злые отсюда давно сбежали. Уволились с флота.
– И все-таки я не понимаю, почему не уволились лично вы? Вы – ядерщик, имеете инженерную специальность. Уверена, нашли бы себе пристойную работу…
– Нельзя уволиться. Потому что нельзя бросить лодку. Я – командир, а не матрос. Меня некем заменить. Если уйду – буду чувствовать себя предателем.
– Но перед кем? Государство и так вас предало…
– Пройдет время, и государство образумится. А пока надо терпеть. И ждать. И сохранить ядерный флот. Вот именно я его и сохраняю. Даже если Министерство обороны ведет предательскую политику. Я служу стране, я защищаю людей, а не государственный аппарат.
Вот вам и портрет российского офицера-подводника нашего времени – сидит себе человек на краю нашей земли и, верный воинской присяге, ежедневно закрывает собою амбразуру. В условиях, когда закрыть эту амбразуру больше нечем.
Чтобы суметь выполнить свои обязанности в условиях глубокого финансового нездоровья, охватившего войска, от командира требуется полная отдача. Капитан Дикий уходит из дома ровно в 7.20 и возвращается в 22.40. И так каждый день: по 10 и более часов он на борту. Другого выхода просто нет – флот на глазах разваливается, и с техникой, стоящей без ремонта, в любой момент может что-то случиться, в том числе и большая беда. Единственное, что здесь неизменно с прошлых времен, это поднятие флага. Ритуал проходит ежедневно в 8.00. Что бы ни произошло – хоть тайфун, хоть пурга, хоть авария, хоть смена правительства.
Кстати, Дикий именно ХОДИТ до причалов, где стоит его «Вилючинск». Пешком – это занимает ровно 40 минут. Ходит он туда не потому, что заботится о своем здоровье. Во-первых, у него, конечно, нет личного автомобиля, потому что нет денег на него. А во-вторых, служебного транспорта тоже нет, точнее, он на приколе. Вторая флотилия, к которой приписана подлодка «Вилючинск», – как и вся Камчатка, в тисках энергетического кризиса, и поэтому ни машин, ни автобусов до причалов не подают. Просто нет достаточного количества бензина у военных. Да что там бензин в стране, направо-налево торгующей нефтью! Без хлеба бы не остаться. Гарнизон, где служит Дикий, вечно должен местному хлебозаводу… А тот вечно отпускает хлеб на лодки в долг…
Представляете картину? Люди, обслуживающие ядерный щит страны, претендующей на звание великой державы, – эти люди питаются подаянием…
Мне, например, стыдно. А президенту? Когда он заседает на «восьмерках»?
Ну да ладно… Все офицеры в Рыбачьем ходят на работу пешком по утрам. И вот по дороге на пирсы и в штаб офицерский корпус обычно гудит, как рассерженный улей. Обсуждают наболевшее: сколько можно терпеть? В какую пропасть мы летим?…
Горячим политическим дискуссиям способствует открывающийся офицерам вид. Если двигаться, к примеру, по направлению к пирсу № 5, где пришвартован «Вилючинск», то можно созерцать остров Хлебалкин. Там находится мертвый судоремонтный завод. Еще два-три года назад на Хлебалкинском заводе одновременно проходили профилактический ремонт по 15-16 субмарин. Теперь там спокойная водная гладь и ни одного «больного» судна.
Офицерам объявляют: и здесь действует жесточайший режим экономии. И подводники созерцают умирающие доки по два раза в день: когда идут на работу и когда возвращаются обратно.
– Жуткая картина, – говорит Дикий. – Мы-то понимаем, что это значит… За все придется платить. Нашу технику ОБЯЗАНЫ ремонтировать. Чудес не надо ждать – тут не бывает долгожителей, ни разу не обращающихся к врачам. Это надо понимать. Аварии неизбежны.
Одних офицеров Рыбачьего весь этот флотский распад вдрызг расхолаживает. Других развращает – всякого навидались в гарнизоне в последнее время. И самоубийства были, и ничем не мотивированные поступки случались.
– Но мне кажется, нынешняя обстановка офицеров все-таки скорее ожесточает, – рассказывает Дикий. – Поэтому мне так важно, чтобы все были на поднятии флага ровно в восемь утра. Экипаж должен увидеть глаза своего командира. И прочитать в них – все в порядке, все спокойно, служба продолжается. Несмотря ни на что. Вопреки всему.
«Офицерский выпендреж! Высокие слова для романтических барышень! И только!…» – наверняка отмахнутся многие, прочтя эти строки. И будут отчасти правы – действительно, это и есть высокие слова. Но положение таково, что еще не уволившиеся с разваливающегося Тихоокеанского флота офицеры продолжают сегодня выполнять свои сложнейшие обязанности только потому, что относятся к высоким словам, как к своему якорю. Они имеют идеалы и принципы – и поэтому служат. Ничего другого у них не осталось. Им очень трудно – многие на пределе. Хотя бы потому, что знали другую жизнь и на нее рассчитывали: шли в подводники из-за престижа, яркой военной карьеры, больших зарплат.
