Далеко в лесу, в двух днях пути от Станситри, на довольно широкой поляне, со всех сторон окружённой старыми толстыми соснами и ольхами, стояли кругом пять или шесть крупных шалашей. Самый большой из них, накрытый сверху шкурами нескольких коров, которым в своё время не повезло встретиться с оборотнями, принадлежал Кривому Когтю и его телохранителям. В остальных жили волки из его стаи. В центре поляны, внутри кольца из шалашей, находилось большое кострище. Тальнар поселился в одном из шалашей, где, кроме него, жили ещё два оборотня – мужчина и женщина, которых он раньше не видел. Они не обращали на него внимания и не разговаривали с ним. Он тоже ни с кем не разговаривал, почти ничего не ел и большую часть времени проводил в полусне, лёжа на своей постели из мха, травы и тряпок. Его никто не трогал, работать не заставляли – казалось, он всё ещё может просто взять и уйти. Но он не уходил – куда он мог теперь деться?
Со временем Тальнар стал жить так же, как и все в этой стае. Стая была невелика, и у всех здесь были свои обязанности. Некоторые оборотни охотились и грабили – это был сам Кривой Коготь и наиболее сильные и смелые его соратники. Другие (преимущественно женщины и дети) – разжигали костры, готовили пищу, подправляли шалаши, выделывали шкуры убитых животных. Тальнар помогал им в этом, и мало-помалу он познакомился со всеми оборотнями, которые здесь жили, но ни с кем не подружился. Для всех и каждого из них он так и остался чужим, как в самый первый день здесь.
Однажды Кривой Коготь подошёл к нему с разговором. Это было уже начало сентября, и до первого полнолуния Тальнара оставалось немногим больше недели. К тому времени Тальнар уже успел свыкнуться с тем, что теперь он – наполовину зверь. Он знал, что это никакая не метафора: какая-то часть его души на самом деле стала звериной, и именно эта часть отвечала за чёрно-белые сны об охоте на людей, желание попробовать свежую кровь и то, что он чувствовал присутствие других оборотней. То, что Кривой Коготь был не простым оборотнем, а вожаком и тем, кто обратил его, Тальнара, чувствовал и его волк: каждый раз, когда Кривой Коготь оказывался рядом, Тальнар чувствовал, что вместе со страхом и ненавистью ощущает в своём сердце какие-то подёргивания радости, восхищения и благоговения.
– Ну, и как тебе тут живётся, Тальнар? – спросил он издевательски-дружелюбным тоном. Тальнар не ответил, и Кривой Коготь ударил его – лениво, почти не размахиваясь. Голова молодого человека мотнулась вбок и он ударился виском о ствол стоящего рядом дерева.
– Если я спрашиваю, надо отвечать, – услышал Тальнар его голос сквозь звон в голове. Держась за висок, он посмотрел на Кривого Когтя (тот расплывался перед его глазами) и кивнул:
– У меня всё отлично, вождь.
– Правда?
– Абсолютно, – кивнул Тальнар. Кривой Коготь широко улыбнулся:
– Это очень хорошо, Тальнар. Потому что у меня для тебя есть дело.
– Я сделаю всё, что ты прикажешь, вождь, – монотонно ответил Тальнар, глядя на костёр за спиной Кривого Когтя. Вокруг костра сидела небольшая группка оборотней, которые доедали то, что осталось после трапезы охотников и вожака. От костра вверх, прямо в лазуритово-синее вечернее небо, подпрыгивали искорки.
– Через неделю ты станешь волком, – сказал Кривой Коготь. – Ты знаешь, что некоторые волки умирают в своё первое полнолуние?
– Да, мой вождь, я знаю, – негромко ответил Тальнар, по-прежнему глядя на костёр. Кривой Коготь схватил его за шею:
– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Ты хочешь умереть, червяк?
Тальнар не смог бы ответить на этот вопрос по двум причинам: во-первых, он и сам этого не знал, а во-вторых, пальцы Когтя слишком уж сильно сдавили ему горло. Но Кривой Коготь ответил сам:
– Тебе будет лучше, если ты помрёшь.
Тальнар смог выдавить несколько слов:
– Я… я не знаю, мой вождь.
Кривой Коготь отпустил его.
– Ты будешь превращаться не здесь. Иди в деревню Хорсин и обрати там как можно больше жителей, лучше всего молодых. Не кусай слишком маленьких детей – помрут в первое же полнолуние.
Должно быть, Тальнар выглядел ужасно в этот момент, потому что рыжие усы Кривого Когтя поползли вверх над красными губами и блестящими зубами:
– Да, парень, правильно, радуйся – вся деревня тебе.
– Да, – прошептал Тальнар, – да, я рад, очень рад.
– Вот и хорошо. Через неделю я посмотрю, стоишь ли ты чего-нибудь, кроме моего плевка.
С этими словами он плюнул ему на воротник.
Тальнар вспоминал каждое слово из этого разговора через неделю, когда шёл к Хорсину заросшими лесными тропинками, которые путались и сплетались между собой, а порой и вообще исчезали в густой высокой траве и опадающих листьях. Он знал, как идти к Хорсину – всё-таки он гулял по этому лесу всю свою жизнь. Туда идти было ближе, чем к Станситри, но Тальнар особо не спешил – если уж ему не удастся предотвратить то, что случится, то хотя бы отдалить это он может. Он вышел из лагеря рано утром в полнолуние, когда было ещё темно, и около десяти часов утра подошёл к небольшому ручью, который вытекал из одного из озёр и ближе к Хорсину, распухнув от многочисленных ручейков и ключей, становился речкой под названием Пчелиная, собственно на которой и была сто лет назад основана эта деревня. С утра было прохладно, но вскоре выглянуло солнце, и воздух нагрелся, почти как летом. Тальнар подошёл к ручью, опустился перед ним на траву и ополоснул холодной водой разгорячённое лицо и исцарапанные ветками кустов руки.
Дальше он шёл по берегу. Дело это было непростое: Пчелиная речка выискивала себе путь среди маленьких холмиков, валунов и лещин, то разливаясь, то сужаясь, то мелея, то образуя глубокие тёмные заводи. Тальнар миновал три устья ручьёв: один он перешёл вброд, второй, затерянный меж мшистых камней, просто перешагнул, третий, окружённый крохотным вязким болотцем, обошёл стороной. На другом берегу он насчитал четыре притока.
Спустя два часа, около полудня, он вышел к тому месту, где река становилась довольно широкой и глубокой. Её низкие, уходившие под воду берега поросли высокими клёнами и густым ивняком, чьи кроны перекрывали почти всё небо над рекой, оставляя на её поверхности только тонкую полоску голубого неба. В воде плавали осенние листья, у берегов виднелись зелёные пятна ряски. В одном месте под воду опускалось наполовину поваленное дерево, старое, но довольно толстое и крепкое. На нём сидела девочка. Её голые коленки, крест-накрест обхваченные загорелыми исцарапанными руками, почти касались подбородка. На её остреньком лице и в больших зелёных глазах, глядящих на воду, застыло выражение упрямства и печали. Тальнар шагнул к ней навстречу прежде, чем подумал: а зачем ему, собственно, к ней идти? Но было уже поздно: под его ботинком хрустнула веточка, над плечами зашуршали листья, и Веглао встрепенулась и выпрямилась.
– Кто здесь? – спросила она ломким, настороженным голосом, и тут же быстро вытерла глаза кулачком. Тальнар раздвинул руками ветки куста и вышел наружу.
– Это только я, не пугайся.
– Я и не испугалась, – пролепетала Веглао. Она не ахнула, увидев его, её ладони не взлетели к приоткрывшемуся рту – ничего такого, что показывают в кино. Просто её взгляд стал каким-то затуманенным и в то же время – невероятно цепким, зорким, прямо-таки ожившим. Она соскользнула с дерева на землю, чёрную, влажную и жирную, усыпанную листьями и крылатками клёна.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Тальнар.
– Ничего. Просто гуляю. А ты… ты разве не уехал в Риндар, как хотел?
– Пока что нет.
– Что-то случилось? – спросила Веглао несколько встревоженным голосом. – У тебя… у тебя всё хорошо?
Да, всё отлично, лучше не придумаешь.
– Я слышала, что твой отец куда-то исчез, – продолжала девочка, не дождавшись ответа. – Уже две недели назад.
– Он… с ним всё в порядке, – выпалил Тальнар прежде, чем успел что-то придумать. – Ему пришлось очень срочно уехать, никого не предупредив, и мне тоже. Дело в том, – принялся он сочинять на ходу, – что один из его друзей, с которыми он вместе воевал, теперь живёт на юге, возле Клыкастых гор. Он написал отцу, чтобы тот приехал, потому что этот его друг заболел и хотел с ним повидаться. Я тоже поехал с ним. Отец решил задержаться ненадолго.
