— Сашенька, тебе придется мне довериться. Я для Снегурочки почти как второй отец. Ты мне веришь?

Она кивнула. Сатинов был их последней надеждой.

— Хорошо. Они должны тайно уехать на юг. Я сам сегодня ночью туда отправляюсь, но с ними поехать не могу. Кто-то заслуживающий абсолютного доверия должен сопровождать их «на отдых» — в этом нет ничего подозрительного. Потом этот человек передаст детей другим людям, о которых я говорил.

— Ванины родители?

— Да. Моя мать любит их… — с жаром подхватил Ваня.

— Нет, — отрезал Сатинов. — Они на Грановского. Они постоянно под наблюдением. Они неблагоразумны, и прости, Ваня, маниакально и тупо преданы партии — опасное сочетание.

— Ты знаешь… человека, который мог бы повезти детей в такое путешествие, был бы добр, внимателен к таким миленьким… таким ангелочкам? — спросила Сашенька.

Сатинов взял Сашеньку за руки и пожал.

— Не казни себя. Да, я обещаю, Сашенька, я знаю человека, с кандидатурой которого ты согласишься. Но даже ему будет неизвестно, где потом окажутся дети.

— Они станут жить вместе? Пожалуйста, скажи, что вместе.

Они любят друг друга. Они нужны друг другу, и без нас… Ираклий отрицательно покачал головой.

— Нет. Если бы они попали в детдом НКВД для детей изменников Родины, их бы разлучили, имена изменили. Кроме того, могут объявить всесоюзный розыск: искать брата и сестру, — их найдут. Безопаснее их разлучить. Сейчас тысячи бездомных детей, даже миллионы, их полно на вокзалах.

— Но это означает, что они потеряют не только родителей, но и последнюю родную душу. Они перестанут быть одной семьей. Ваня, я этого не переживу. Я не смогу на это решиться. Сможешь, — отрезал Ваня. — Сможешь.

— Их поселят в разных семьях, — продолжал Сатинов. — У меня есть на примете простые бездетные люди, никоим образом не замешанные в политике, очень порядочные. Если вы вернетесь, если за этим ничего нет, если вас просто отправят в ссылку и вы долго не сможете жить в Москве, — обещаю, потом вы получите своих детей! Они приедут к вам, где бы вы ни находились. Но если нет, если все настолько плохо…

— Скажи мне, пожалуйста, что это за семьи? Кто они? — надтреснутым голосом молила Сашенька.

— Никто не будет знать, где они живут, только я один. Помощь детям «врагов народа» может нам всем стоить головы. Но я помогу, Сашенька. Документы будут утеряны, дети исчезнут. Вы не одни. Многие в 1937 году отослали своих детей из города. Вот что я предлагаю. Если вы согласны, клянусь, я буду приглядывать за вашими детьми до последнего вздоха. Это станет смыслом моей жизни. Но на это необходимо решиться прямо сейчас.

Ваня с Сашенькой обменялись взглядами. Наконец она повернулась к Сатинову.

— Ой, Ираклий, — выдохнула она и кивнула.

Она попыталась обнять Сатинова, но он отшатнулся; ей были понятны его чувства, она сама их испытывала.

Когда их обреченные друзья в тридцать седьмом ходили по тонкому льду, ожидая ареста, она избегала их как зачумленных, потому что в те времена подобные знакомства могли оказаться фатальными, — как однажды сказал Сатинов, «предательство — удивительно заразная болезнь». Теперь она была зачумленной, а ее дорогой друг помогал ей.

— Спасибо, — тихим голосом сказала она. — Ты порядочный человек, настоящий коммунист.

— Поверь, я не такой хороший, — ответил Сатинов.

Она вновь потянулась к нему, но он высвободил руку из ее пальцев и встал. Этот жест испугал ее больше всего. Настоящее было туманным. Он решил спасать будущее. — Ладно. Сначала мне нужно дать телеграмму. Сегодня ночью соберите детей. Вы можете отослать их из дома в любое время начиная с завтрашнего утра. Или можете дождаться, пока одного из вас арестуют и вы узнаете больше. Тебя завтра направляют в Сталинабад, да, Ваня? Но если тебя арестуют, ты сможешь отправить жене весточку? Я выезжаю сегодня ночью спецпоездом и завтра буду в Тбилиси. Я возглавляю комиссию ЦК и целый месяц проведу на юге. И это настоящая удача, это значит, что я смогу вам помочь. Подробности телеграммой. Это важно: если вас арестуют, мне понадобится некоторое время, чтобы пристроить детей, пока их не начали искать компетентные органы. Ваня, ты понимаешь, о чем я. Выбросьте из головы саму мысль о самоубийстве. Прикройте меня, чего бы это ни стоило, я все сделаю. Теперь пункт первый. Каролина сможет отправиться с детьми в путешествие?

Каролина шагнула из тени.

— Разумеется.

Сашенька посмотрела на эту худую как жердь немку из Поволжья.

— Каролина, ты слышала, о чем мы говорили? Ты все слышала?

Каролина кивнула, снедаемая страхом, Сашенька задавалась вопросом, а не предаст ли их Каролина. Откровенно говоря, они не могли никому доверять.

— Я пойду с этими детьми даже на край света, — сказала нянечка с немецким акцентом.

У Сашеньки навернулись слезы. По неумолимой решительности в глазах Каролины, по сжатым губам она поняла, что няня стала невольной свидетельницей их страданий.

— Тогда иди к нам, — пригласила она. Различия между хозяевами и прислугой были в секунду отброшены, власть спасти (или уничтожить), данная и тем и другим, уравняла их.

— Каролина, — сказал Сатинов. — Ты понимаешь, что происходит. Меня здесь не было. Ваня, Сашенька, последний раз мы встречались за обедом на Грановского, я был с женой. О политике не говорили. Мне ничего не известно о вашей судьбе. Вы должны забронировать для Каролины билеты как можно скорее. Позвоните на станцию, время работает против нас, звоните сейчас, немедленно.

Он положил на стол две метрики.

— Это бумаги на двух сирот из детдома имени Дзержинского. Вы, Каролина, можете ехать по своим документам, но билеты на детей берите на чужие имена. Сейчас на вокзалах и в поездах постоянные инспекции. Сашенька, уничтожь их метрики, не оставляй на даче!

— Куда мне ехать? — спросила Каролина. — Я могла бы забрать их к себе в деревню.

— Это вариант, но вас могут найти даже там, — возразил Сатинов. — По Ростову прокатилась волна арестов поволжских немцев. Сядете на поезд Москва — Баку — Тбилиси, что отходит от Саратовского вокзала. Выйдете в Ростове, там на ваше имя — Гюнтер, я не ошибаюсь? Каролина Гюнтер? — у начальника станции будет лежать записка. Или вас встретит человек. После этого, Каролина, возвращайтесь к себе в деревню. Понятно?

Сашенька отметила, что Сатинов избегает смотреть своим старым друзьям в глаза; он поцеловал ей руку на прощание, совсем как тогда, когда они познакомились двадцать лет назад. С Ваней они обнялись.

Он натянул капюшон и ушел через сад тем же путем, что и пришел. Заскрипели, закрываясь, ворота.

Сашенька была знакома с Сатиновым со времен своей молодости, с зимы 1916 года. Он видел ее у смертного ложа Ариадны, был их лучшим в мире другом. Сейчас их дружбе пришел конец или, возможно, она приобрела другие формы. Из друга он превратился в единственного родного на свете человека. Среди всех их знакомых, среди всех подхалимов и трусов, доносчиков и конъюнктурщиков, у него одного хватило смелости остаться человеком.

— Пойдемте. У нас уйма дел, — заторопилась Каролина, кладя руку Сашеньке на предплечье и сжимая. — Но сперва нужно поесть. На сытый желудок лучше думается.

Она вынесла поднос с козьим сыром, помидорами, бородинским хлебом и нарзаном.

Они не стали зажигать на веранде свет, но накинулись на еду, как будто никогда раньше не ели.

Медленно тянулось время, но сейчас Сашенька чувствовала себя намного лучше: у нее была цель.

Она должна довериться Ираклию Сатинову. Он сказал, что устроит ее детей к «добрым людям», но сейчас у нее разрывается сердце! Она вспомнила, как рожала Снегурочку и Карло в кремлевской больнице на Грановского. Снегурочка была первым ребенком, но роды прошли легче, она появилась, похожая на розового котенка с белокурыми волосенками, а первую ночь проспала на Сашеньке, как маленький лягушонок… Сейчас она без умолку болтала о подушках и бабочках, знала по именам всех советских адмиралов и терпеть не могла яйца — ее от них тошнило, но курятину она любила. Розовый — ее любимый цвет, потом шел зеленый.