Михаил стучал по клавиатуре компьютера, разыскивая по базе данных статучета фирму с претенциозным названием «Успех». Он искал уже второй час, однако успеха, в смысле результата, не было никакого. Было найдено несколько ОАО и ЗАО с таким названием, но они явно не подходили по профилю деятельности разыскиваемого объекта. Наверняка это фирма-однодневка, созданная на одну-две операции, если и есть по ней какой-то след, то его надо искать у налоговиков. Говорил ведь Валериану: «Купи налоговую базу». Не послушал. Надо посылать Самсоныча к его другу в налоговую инспекцию.

– Михаил Борисович, чай, кофе? – заглянула в его кабинет секретарша Валериана.

– Лучше чай, Роза Ивановна. – Михаил откинулся на спинку кресла, решив оставить явно бессмысленное занятие. Через минуту на столе перед ним уже стоял поднос с зеленым чаем и имбирным печеньем.

Вообще-то по должности такой сервис ему не положен. И секретарша для него не предусмотрена. Но поскольку Валериана сейчас нет, то Михаил, как его зам, вроде бы автоматически за шефа. Однако истинная причина такого внимания к нему со стороны Розы Ивановны в другом: она давно положила на него глаз. Роза Ивановна, или Роза, как все называют ее в офисе, женщина немолодая, но молодящаяся. У нее пышные формы, шикарные каштановые волосы, так что по нестрогим параметрам Роза Ивановна женщина еще весьма и весьма… Она печет великолепное печенье, которым периодически потчует коллег в офисе. Но все эти достоинства перечеркиваются двумя недостатками: чрезмерное любопытство и болтливость, обычные, в общем-то, женские недостатки, которые у нее приняли гипертрофированные формы. Раньше Роза Ивановна пела в местном театре оперные арии, но в лихие девяностые годы «под ударами судьбы» (театр распался) вынуждена была оставить сцену. Сейчас Розе Ивановне сорок пять, женщина в цвету и одинока – самый опасный вариант для зрелых холостяков.

Откровенные намеки начались год назад. Сначала приглашения в офисе попить чай в ее закутке, затем просьба повесить люстру в ее квартире… Михаил, чтобы отсечь у Розы Ивановны ненужные иллюзии, сразу заявил ей, что у него есть подруга, и даже просил знакомую девушку-следователя из милиции звонить ему в офис только по городскому телефону. Однако Роза Ивановна оказалась женщиной проницательной и как-то заявила Михаилу, что если у него и есть девушка, то это несерьезно.

– Михаил Борисович, – по-свойски вошла в кабинет с чашечкой кофе Роза и села в потертое кресло, – а почему вы не возьмете себе помощника? Наняли бы какую-нибудь студентку с юридического, она взяла бы у вас часть черновой работы. Я же вижу, что вы работаете прямо на износ.

Вопрос вроде бы бесхитростный, но с двойным дном.

– Понимаете, Роза Ивановна, – изобразил простодушную улыбку Михаил, – я считаю, что для того, чтобы «влезть» в расследуемое дело, надо самому пройти все этапы расследования. Это мой принцип.

– Я не знаю методику ваших расследований, но себе цену надо знать и уважать себя, в рамках разумного, конечно. У нас в театре, – без перехода начала Роза Ивановна, – был тенор Хлебосольцев-Заварский, слышали, может быть, заслуженный… – презрительно хмыкнула она. – Так его гримировал только личный гример. Один раз он заболел, а этот Заварский заявил, что другого гримера к своему телу не подпустит. Чуть спектакль не сорвал. Пришлось того гримера из постели вытаскивать и везти к Заварскому…

– Ну, это барство.

– А вот еще. Была у нас одна певичка…

– Роза Ивановна, не могли бы вы мне принести дело по пропавшему рыбаку, – предусмотрительно перекрыл открывшийся словесный фонтан женщины Михаил.

– Да, конечно. – Роза Ивановна обиженно поднялась и вышла из кабинета с напряженно прямой спиной, демонстрируя официальность.

Господи, сколько у нас еще по стране таких женщин, горестно подумал Михаил, и ничего тут не сделаешь. Мужиков выбивает тысячами. Войнами, бандитскими разборками, водкой.

Он встал из-за стола, поставил на подоконник пустую чашку, подошел к настенному календарю, перевел красное окошечко на нужное число: девятое апреля 2003 года. Почти семь лет прошло с тех пор. Семь лет, вздохнул Михаил, прожитые впустую, даже вспомнить нечего.

После бойни на секретном объекте в сибирской тайге его доставили в Москву. В аэропорту, как только он сошел с трапа самолета, его приняли крепкие ребята в черных костюмах и галстуках и на черном джипе увезли в какой-то лесной «санаторий». Поместили в камеру с привинченной к полу мебелью. Начались длительные, изматывающие допросы. Дотошно расспрашивали о семи годах его бурной жизни, начиная с августа 1989 года. Но и после допросов ему не давали покоя: приносили в камеру бумагу, просили описать то один эпизод из его жизни, то другой.

Некоторые эпизоды он описывал по нескольку раз, с интервалами в две-три недели. Понятно, ловили на мелочах и нестыковках. Работали с ним жестко, но не били, не кололи. Уже прогресс! Демократия! Ночью давали на сон восемь часов. Кормили сносно, и на этом спасибо.

С ним работали четыре человека. Сначала был лысый мужчина в кожаной куртке, до безобразия много куривший. Его интересовали эпизоды, связанные с террористической операцией на секретном объекте. Потом был мужчина интеллигентного вида с толстыми линзами на очках. Он немного заикался и говорил нараспев. Тот задавал самые разнообразные вопросы, иногда идиотские. Например, что вам больше нравится: корова на льду или огурец в презервативе. Это был психолог, который выяснял его психическое состояние. Затем была женщина лет тридцати пяти, довольно симпатичная. Она проверяла его на детекторе лжи и задавала безумное количество вопросов, которые часто повторялись.

И еще с ним работал сухопарый мужчина с непроницаемым лицом, интересовавшийся эпизодами его заграничной жизни, особенно фактами и деталями пребывания Михаила в турецком лагере по подготовке диверсантов. Инструктора Рашида его просили даже нарисовать по памяти. Но поскольку изобразительные способности Михаила были невысоки, ему велели подробно описать его: внешность, приметы, характер, даже коронные удары в рукопашных поединках.

Режим содержания был специфический: что-то среднее между тюрьмой и психбольницей. Подъем в 7.00, тридцать минут прогулка в глухом дворе, окруженном высоким забором с колючкой, собаки, натасканные на людей. Охранники – тренированные волкодавы, молчаливые, с суровыми лицами. Во всех щелях видеокамеры. Как-то Михаил решил похулиганить, проверить систему охраны. Подпрыгнул на забор высотой два с половиной метра, подтянулся, увидел дальше другой забор, высотой не меньше трех метров. Через пять секунд подбежали две кавказские овчарки, глухо рыча и недвусмысленно обнажив клыки. Когда он спрыгнул на землю, перед ним уже стояли два «шкафа», играя желваками и мускулами.

– Прогулка закончена, в камеру, – сухо объявил один из них.

Михаил безропотно подчинился. Перед тем как закрыть за ним дверь в камеру, охранник предупредил: «Не надо больше так делать, будет хуже», – и красноречиво сжал свой внушительный кулак.

В 8.00 завтрак, в 9.00 допросы до 17.00. До девяти часов вечера написание «мемуаров». Полчаса – прогулка, в 23.00 отбой. В принципе он мог ложиться и раньше, до отбоя, это не запрещали. Но все равно заснуть не мог, так как до 23 часов над кроватью горела яркая лампа и, кроме того, рядом с лампой работал кондиционер. Сначала Михаил не понимал, в чем дело, ведь он прекрасно засыпал в трясущемся грузовике или при громко орущем радио. Лишь под конец пребывания в тюрьме до него дошло, что причина в кондиционере. Нужды в нем не было: комната просторная, по углам две вентиляционные решетки. Работал кондиционер странно. Воздух из него не шел, но он издавал какой-то еле слышный гул. Когда Михаил ложился на кровать, его сразу охватывало чувство беспокойства и страха. Генератор сверхнизких частот, понял он. Михаил слышал о таких установках, и вот теперь пришлось это «чудо техники» испытать на себе.