– Он же всегда был опущенным, самым тухлым человеком в районе. Всю жизнь, сколько помню, за всеми допивал, – продолжал не то чтобы просто говорить, а, скорее, выговаривать матери её сын. – Он и Стограмом стал потому, что просил всех ему сто граммов оставить. Подойдёт, вечно попросит сто грамм и ждёт стоит, в рот смотрит.

– Он не всегда таким был. В молодости он был приличным человеком, – опять ответила за «подругу» Царькова.

«Надо было Царькову послушать и рассказать ему об отце раньше… Или вообще не говорить! Зачем я брякнула?! Дура старая. Чёрт за язык меня дёрнул… А если бы чемпионка хреновая брякнула, вот был бы номер. Узнать от чужого человека… Нет, зря я сказала… Ну а как не сказать, когда он так на него понёс… оскорблять уже мёртвого отца!»

«И что получается? Он знал всё обо мне? Неужели Стограм знал, что я его сын?! Знал и молчал? Несмотря на всё, что приходилось от меня терпеть! Да быть этого не может!»

От тяжёлых мыслей стала пухнуть голова. Виски сдавили спазмы. Андрей тряхнул головой, чтобы отогнать эту навязчивую мысль, понимая, что на этот вопрос могла ответить только его мать…

Голубь, вылизанный хромой псиной, словно её собственный щенок, быстро пришел в себя и, стряхнув с перьев остатки собачьей слюны, торопливо вспорхнул в небо. Наученная горьким опытом, птица не стала задерживаться на опасной земле даже на лишний миг и вскоре растворилась на фоне большого сталинского дома, усевшись на одном из его безопасных подоконников. Настя, удовлетворённая его спасением, провожала его полёт до самого конца, а когда перестала его видеть, обернулась к собаке.

«Как её звать? Был ли у неё хозяин? Ошейник весь истрепался, разлохматился и держится на нескольких нитках. Вскоре он слетит с её шеи, и тогда несчастная хромоножка быстро станет добычей живодёров. Что у неё с задней лапой? Бедная, наверное, голодная».

Девочка, чтобы хоть как-то отблагодарить своего спасителя, решила покормить бездомное животное и, приказав «пёсику» сидеть, побежала домой за угощением. Удаляясь в сторону дома, она постоянно оглядывалась, боясь, что собака увяжется за ней следом и её не пустят вместе с животным в общежитие. Но собака, видимо, понимала команды и осталась сидеть на указанном ей месте.

Забежав в комнату, Настя свалила в миску неудавшуюся утром овсяную кашу и щедро покрошила туда две сосиски. Перемешав всё это, она с удовлетворением отметила, что так её каша выглядит куда аппетитней, чем утром, и надо будет попробовать предложить завтра такой же вариант своему папе. Собака, увидев возвращающуюся девочку, впервые залаяла с радостной интонацией, нетерпеливо и смешно приплясывая на трёх лапах. Животное явно удивлялось, что её не обманули, как обычно, и бегут к ней не кинуть камень и не ударить палкой, а, судя по доносившемуся запаху, хотят угостить чем-то вкусным.

– На, Пёсик! – Настя поставила еду перед суетившимся животным, которому не терпелось поскорее сунуть морду в миску.

Собака понюхала кашу и посмотрела на девочку, словно хотела убедиться, что она не шутит и эта еда для неё. У Насти ёкнуло сердце. Она испугалась, что и собаке может не понравиться её каша. В подтверждение её опасений «пёсик» стал избирательно выхватывать длинным языком красные кружочки сосиски.

Когда с сосиской было покончено, собака ещё раз посмотрела на девочку, словно выпрашивая у неё добавки, а потом, глубоко вздохнув, стала поедать оставшуюся кашу. У Насти отлегло от сердца, и она, смеясь, с благодарностью погладила «друга человека», который, сам того не ведая, помог вернуть девочке её потерянную самооценку.

Доев кашу и вылизав эмалированную миску до блеска, Пёсик улёгся на землю и сладко зевнул. Настя достала прихваченные из дома чёрные нитки с иголкой и принялась подшивать собачий ошейник, такой старый, словно доставшийся по наследству через несколько десятков поколений предков. Она села на деревянный ящик из-под тары, положив для удобства голову животного себе на колени. Так они и сидели на месте недавней трагедии – девочка и хромая собака. Издалека казалось, что девочка – это маленькая волшебница, которая совершает над животным какое-то действо. Словно она сшивает старой и потрепанной псине не ошейник, а утраченную доброту и доверие к людям…

…Сумерки наступали рано, отвоёвывая у дневного света своё право на существование. Лето, союзник светлого времени суток, давно сдало свои позиции осени, а та, в свою очередь, была в шаге от передачи власти зиме. Из окна отделения полиции Грачёв наблюдал, как молодая и длинноногая блондинка в короткой юбке и длинных ботфортах ловит машину.

«Работает? Да нет, слишком дорогой прикид, не как у шлюх. Наверное, к хахалю своему на свидание едет. Вон и пакет в руке из супермаркета. Блин… не вижу названия».

Капитан подошёл к куче изъятых вещественных доказательств и выудил из них большой армейский бинокль. Разобрав название торговой сети, он невольно задержал свой взгляд на сорока сантиметрах женской наготы, расположенных между отворотами ботфортов и мини-юбкой. Тонкие, ажурные колготки белого, почти телесного цвета усиливали контраст с черным, подчеркивая сексуальность и стройность форм. Нагота притягивала и дразнила. В комнату кто-то зашёл, но Грачёв не спешил покидать свой наблюдательный пункт. В этот момент девушка как раз наклонялась к водителю притормозившей машины, и её нагота стремительно поползла вверх.

«Ух ты!» – откликнулся центр удовольствия мужского мозга.

– Вот в чём, оказывается, дело, – за спиной Грачёва раздался голос Петровны. – Я по наивности думала, что случай в гаражах не более чем стечение обстоятельств, но теперь вижу, что это ваше хобби – заглядывать под чужие юбки!

Застигнутый врасплох, мужчина отшвырнул от себя «раскалённый» бинокль и красный от стыда предложил врачу-эксперту чаю. Петровна недоверчиво взяла его подстаканник и, понюхав стакан, сморщилась с отвращением. И её можно было понять. Ведь на его дне, испуская коньячный перегар, «умирал» конспиративный чайный пакетик.

– У тебя, Грачёв, в стакане для чая пьяный бомж поселился! – окончательно добила Егора острая на язычок женщина. – Ты бы хоть помыл его.

– Кого? Бомжа? – растерялся капитан полиции.

– Стакан! – прыснула со смеху женщина.

Она смеялась и никак не могла остановиться. Останавливалась, обмахивая себя рукой, но стоило опять увидеть глупое лицо своего коллеги, и она снова заливалась безудержным смехом. Она была отомщена за свой утренний позор на лестнице!

«Вот ведь заливается. Наверное, по всему отделению разнесёт, как я в окно из бинокля пялюсь. И на что! А начальник потом будет говорить, что поэтому у меня такие плохие показания. Стыд!»

«Ха!.. помыть бомжа… Ха-ха-ха! Черт, у меня, кажется, истерика. Не могу его глупую рожу больше видеть… Ха-ха-ха!.. Ой, не остановиться никак… Надо мне пощёчину дать… Ха-ха-ха-ха!.. Сейчас его попрошу… представляю его рожу… Ха-ха-ха!»

Выручил телефонный звонок. Звонила дочь, она сделала уроки и теперь спрашивала отца, что ему приготовить.

– Насть, доча, ничего не надо, я яичницу поджарю с колбасой, как обычно, – произнёс Грачёв, – можешь часок погулять, я скоро приеду.

Слова как слова, но для Петровны они возымели волшебную силу. Приступы безудержного смеха моментально прекратились.

«Жалко мужика. Один с дочерью мается. Дошёл до ручки без женщины. Как мальчишка, под юбки смотрит. По ласке женской соскучился… Интересно, какой он в постели? Может, поактивней Виталика, не заснёт сразу после оргазма».

«Эх, разложить бы тебя, хохотушка, прямо здесь на столе в кабинете, так тебе было бы не до смеху. Дай мне хоть один повод, и я тут же подброшу в твою «топку» пару палок».

— Я чего пришла, – вспомнила женщина, – я сейчас приехала, запарковалась рядом с твоей машиной. Смотрю, крыло помято и на капоте вмятина. Вчера еще не было повреждений. Когда успел?

«Копать начала? Или так совпало? Видимо, понимает, что сбил кого-то, только не говорит. Ждёт, когда я сам скажу? Да пошла…»