«Ладно, – подумал Лукаш, – со временем все станет известно. Уже наверняка из Вашингтона позвонили в Остин и выразили свое глубокое негодование по поводу…»

– Доброе утро, Вашингтон! – прозвучало в салоне машины. – Мы рады приветствовать всех, кто нас слушает. Погода в столице Соединенных Штатов солнечная, безоблачная и, я даже сказал бы, – лётная. Во всех смыслах этого слова!

– Выключи радио, – не открывая глаз, потребовал Лукаш. – Не хватало еще слушать этих идиотов.

Джонни послушно выключил радио.

– И если ты еще раз попытаешься меня разбудить… – Лукаш вздохнул. – В общем, я и сам не знаю, что с тобой сделаю. Но это будет нечто страшное…

– Уже боюсь, – засмеялся Джонни, – но на чеках тебя все равно разбудят. Спящий пассажир на заднем сиденье вызывает недоверие у патрульных. А вдруг я тебя усыпил и похитил? Вывезу из Вашингтона, спрячу и стану требовать выкуп. Или просто повешу тебя возле дороги в назидание оккупантам…

– Хренушки, – возразил Лукаш, – в назидание оккупантам патриоты пишут ругательные надписи на стенах. А вешать должны проклятых федералов, сотрудничающих с проклятыми оккупантами. И, кстати, оккупантами нас еще не называют, это ты торопишь события. Если верить граффити – мы уроды, просто уроды.

– И еще ублюдки, вон, можешь убедиться справа, – Джонни указал пальцем. – Ублюдки, убирайтесь домой!

Лукаш приоткрыл глаза и убедился. Написано было по-русски и без ошибок. Рядом с надписью были небрежно намалеваны гениталии. Без таланта намалеваны и без вдохновения.

– Никакого чувства прекрасного у этих патриотов, – Лукаш зевнул. – Ну можно ведь что-то придумать изящнее. И смешнее. Ну, что-то вроде «Ваньки, гоу хоум!».

– Ваньки – не самая большая проблема, Михаил, уж ты поверь. К вашим относятся более-менее хорошо. Не особо любят, но и не так, чтобы ненавидеть. А вот кому пришла в голову идея привезти сюда арабов и сербов с вьетнамцами?

– А также немцев, французов, итальянцев… Весь мир пришел на помощь заболевшим Штатам Америки. С моей точки зрения – такое умильное содружество добрых самаритян получилось. Все вас…

Машина резко затормозила, Лукаш открыл глаза – они остановились перед чеком у въезда на Твин Бриджес. Перекрытый Джордж Месон Мемориал бридж был справа, мемориал Джефферсона остался тоже справа, но позади.

– Очередь, будь она неладна, – сказал Джонни.

У него был богатый набор русских идиом, использовал он их всегда правильно и к месту, говорил без ошибок и акцента. Был у его речи даже московский оттенок, такой «акающий» говорок с проглатыванием гласных. Встретишь такого в России – примешь за своего. В российской провинции он, наверное, мог бы и в рыло схлопотать именно за то, что москвич.

– Очередь, – повторил за федералом Лукаш. – Минут на тридцать, не меньше.

– И мы имеем все шансы не успеть к отправлению конвоя, между прочим, – Джонни посмотрел на часы. – У нас времени в обрез.

– Кто там у нас сегодня на чеке стоит? – Лукаш тяжело вздохнул, понимая, что придется выходить из машины, идти договариваться. – Глянь, чей флаг?

– Ваш триколор, – присмотревшись к висящему в безветрии флагу, сказал Джонни. – Повезло.

– Наверное, – Лукаш переложил удостоверение в нагрудный карман рубашки, достал из сумки блок сигарет и вышел из машины.

Солнце ударило по голове и плечам, словно раскаленный молот. Сразу навалилась слабость.

«Сейчас бы дождик, – с тоской подумал Лукаш, надевая очки. – Такой сеющий мерзкий дождик. Серое противное небо, низкое и липкое на вид, холодный ветер… Вот было бы славно».

Подошвы кроссовок немного липли к асфальту, бетонные блоки и мешки с песком чека казались ослепительно белыми. Бронетранспортер в зелено-коричневом камуфляже выглядел здесь совершенно неуместным. Не в цвет.

Лукаш медленно прошел мимо полутора десятков машин, стоявших перед чеком. В половине из них находились семьи, с детьми и домашними любимцами. На крышах некоторых машин были мешки и картонные ящики с барахлом. Продолжался исход аборигенов из Зеленой Зоны. Чем меньше американцев здесь останется, тем спокойнее будет федеральным властям и международному контингенту.

Про полчаса ожидания Лукаш явно погорячился. Машины никто не проверял, перед заграждениями чека прохаживал единственный боец с лычками сержанта на погонах, но ничего сержант не проверял и не досматривал. Он, собственно, ничего и не мог досматривать в одиночку, ни одна инструкция ему этого не позволила бы в паре с инстинктом самосохранения. Если здесь, в Штатах, нападений и атак смертников еще не было, то по всему миру ребят на таких вот блокпостах приучили нижней челюстью не щелкать и без прикрытия к машинам не соваться.

Сержант демонстрировал присутствие, ленивыми шагами прохаживаясь вдоль заграждения. Каска была на голове, бронежилет имелся, но рукава куртки были закатаны выше локтя, автомат висел на шее и руки лежали на автомате, как на перилах.

«Вылитый немецко-фашистский оккупант из старых советских фильмов. Ему бы еще губную гармошку. Интересно, если он сам не соображает, как все это выглядит, то куда смотрит его непосредственное начальство? Они задумываются, как их воспринимают местные жители, – с тоской подумал Лукаш. – А потом, если все взорвется…

Какое, на хрен, если?! Когда, блин, все взорвется, вот тогда и станут рассуждать разные-всякие на тему – откуда такая ненависть, мы же ничего такого…»

Наконец сержант Лукаша заметил.

– Стоять! – приказал сержант, за оружие не хватаясь, но поворачиваясь к приближающемуся Лукашу левым боком, дулом навстречу. – Назад, пиндос!

Значит, пиндос, вздохнул Лукаш. Вот ведь.

– Свои, братан! – Лукаш изобразил на лице улыбку и снял очки, не дожидаясь, пока палец сержанта ляжет на спусковой крючок. – Российский журналист при оккупационном корпусе.

Левой рукой Лукаш достал из кармана удостоверение, показал его сержанту.

Сержант опустил ствол автомата.

– Ты тут старший? – спросил Лукаш.

– Вообще-то лейтенант Великих, – сержант оглянулся на чек. – Но он сейчас немного занят… А что?

– Мне нужно проехать, – Лукаш зачем-то указал пальцем на КПП.

– Всем нужно проехать, – сказал сержант. – Все и проедут, по очереди. Всех досмотрят.

– Так почему не досматривают?

– Так перерыв на ланч, – усмехнулся сержант. – Жара, мать ее, вот и приходится делать перерывы.

– Таки да, – кивнул Лукаш, – жара. А ты, что ж, на солнцепеке?

– А я через полчаса сменяюсь и в расположение, – сержант задумчиво посмотрел на блок сигарет, который Лукаш держал под под мышкой.

– Я опоздаю к выезду колонны, и это будет плохо…

– Плохо, – не стал спорить сержант. – Завтра поедешь.

– Завтра уже будет поздно… И лейтенант, говоришь, отдыхает?

– Отдыхает, – сержант оглянулся на бронетранспортер.

– И часто у вас перерывы?

– Приказано щадить личный состав, – сержант наморщил конопатый нос, не сводя взгляда с сигаретного блока.

– А этих, в тачках? – Лукаш кивком указал на стоящие перед чеком машины.

– Пиндосов, что ли? – улыбка сержанта стала пренебрежительной. – А нам какое дело. Мы несем службу…

– Вдали от родины, – подсказал Лукаш.

– Что? Да, вдали от родины, между прочим, – кивнул сержант. – Если им в заднице свербит к переездам, то это их проблемы. Вот досмотровая группа отдохнет, вернется, тогда и начнем пропускать…

Лукаш оглянулся на машины, над их крышами дрожал раскаленный воздух. Ветра не было, в большинстве автомобилей наверняка не работали кондиционеры, но никто не открыл дверей и не опустил стекол.

«Американцы наверняка не позволили бы с собой так обращаться, – подумал Лукаш, – а пиндосы… Он, пиндос, виноват уже своим существованием».

– Если они у себя порядка навести не могут, – словно отвечая на мысли Лукаша, сказал сержант, – то пусть по нашим правилам живут.

Как-то он это дежурно произнес, словно цитировал кого.

– Замполит сказал? – криво усмехнулся Лукаш.