— На семью моего брата донес его сосед, который подсмотрел, как они зажигали свечи во время еврейской субботы. Их арестовали и…

Он не смог закончить мысль и надолго замолчал, прежде чем продолжить свой печальный рассказ.

— …С тех пор со мною живет моя племянница. Несчастное дитя обвиняют в грехах ее родителей, и, видит Бог, мне было нелегко устроить ее свадьбу.

— Надо полагать, жених из благородных?

— Вовсе нет, он сын зажиточного торговца. Они с Альмой знают друг друга с детства, и этот юноша просто без ума от нее. Я думаю, именно поэтому его отец и дал свое согласие, сообщил дон Пабло и вздохнул. — Господь милостив, иначе мне никогда бы не удалось выдать ее замуж.

Внезапно он улыбнулся, поскольку обладал редким качеством в любой ситуации видеть что-то забавное.

— Договориться с семьей жениха было гораздо проще, чем преодолеть ее собственное упрямство. Мне понадобился целый год, чтобы уговорить ее.

— И что же ее не устраивало?

— То, что жених — обычный юноша. Ей хотелось приключений и, прости Господи, страсти. Она начиталась этих… как они называются… любовных романов. Боюсь, что это моя вина: я научил ее читать. Но я надеялся, что она станет монахиней.

Из моей груди вырвался невольный вздох.

— В стенах монастыря бушуют свои страсти.

— Ты, без сомнения, прав. Пусть уж лучше она станет женой и матерью. Слава Богу, она все-таки согласилась. Начиная с завтрашнего дня, ее своеволие станет проблемой мужа, а не моей.

Я приподнял руку и с восхищением посмотрел на шов, который он только что наложил.

— Жаль, что она не сможет стать врачом. Из вашей семьи выходят лучшие врачи в округе. Вы только взгляните на этот шов — можно подумать, будто вы портной.

— Иногда мне кажется, что я и в самом деле всего лишь портной, — он снова рассмеялся, — который, к тому же не слишком преуспел в своем деле.

Доктор перебинтовал мне руку и велел держать ее в чистоте. За работу я вручил ему несколько золотых эскудо, и дон Пабло принялся благодарить меня за столь щедрый гонорар. Он и не подозревал, как много сумел дать мне в юности. В мрачных стенах монастыря именно он научил меня смотреть на жизнь с улыбкой. Поэтому не хватило бы и тысячи золотых монет для того, чтобы выразить ему всю мою признательность.

Когда он повернулся, чтобы убрать свои инструменты и бинты, я потянул на себя дверь, ведущую в коридор, и… Альма упала прямо мне на руки. Как оказалось, девушка под дверью подслушивала наш разговор. Милый доктор не заметил этой сцены, и я приложил палец к губам, показывая тем самым, что не собираюсь ее выдавать.

— Тебя проводить? — по-прежнему не оборачиваясь, предложил доктор.

— В этом нет необходимости. Я сам найду дорогу.

Очутившись в коридоре, я взял Альму под руку.

— Ты и в самом деле хочешь узнать, что такое страсть? — спросил я.

В ее глазах засветилось неподдельное любопытство, но внезапно радостное возбуждение на ее лице сменилось тревогой. Девушка опустила глаза. Я догадался, что ее угнетает сама мысль о предстоящем замужестве.

— Не беспокойся, — сказал я, — мой урок длится всего одну ночь и хранится в строжайшей тайне.

Это был один из самых основательных уроков, какие я когда-либо давал в своей жизни, а Альма оказалась самой одаренной ученицей, подлинным самородком. В ней не было ни страха, ни жеманства, свойственных многим девственницам. Она отслеживала каждый мой жест и каждое прикосновение, словно вела наблюдение за собственным вскрытием, однако при этом была полна жизни и вовсю наслаждалась новыми ощущениями. Я прикасался к каждому уголку ее тела, давая ей почувствовать, какое удовольствие скрывается в нем, и ее ощущения были настолько острыми, что она извивалась под моими ладонями.

Я собирался уйти до восхода солнца, но девушка, которая даже и не думала спать, стала упрашивать, чтобы я взял ее с собой в Севилью.

— Я не могу взять тебя с собой, потому что не собираюсь жениться ни на тебе, ни на какой-либо другой женщине.

— Тебе и не нужно жениться на мне. Просто продолжай учить меня. Я хочу жить в том же мире, в котором живешь ты.

Меня потрясла ее настойчивость, и в то же время я был польщен ее интересом к моей не вполне обычной жизни. Однако она просила о невозможном.

— Женщина не должна жить в том мире, в котором живу я. Если, конечно, она не проститутка…

— …Или не куртизанка, — добавила она.

— Откуда ты знаешь о куртизанках? — моему удивлению не было предела.

— Читала в романах… Ну прошу тебя! Забери меня отсюда и сделай куртизанкой.

— Ты даже не представляешь, что тебя ждет и от чего тебе придется отказаться.

— Разве быть женой — не то же самое, что быть куртизанкой? Разница только в том, что у нее всего один мужчина, которого она не выбирала и от которого не может отказаться.

Меня удивили ее откровенность и ее ум.

— Извини, но ты не ведаешь, о чем просишь.

Она замолчала и оставила всякие попытки убедить или разжалобить меня, однако ее взгляд, исполненный решимости, настораживал. Было ясно, что она приняла какое-то решение, и я волновался, как любой учитель, который не вполне уверен в том, что ученик использует полученные знания должным образом. Я направился к выходу и благополучно проскользнул мимо ее дядюшки, уснувшего прямо за столом.

Кристобаль ждал меня в таверне, где мы собирались провести ночь, хотя утро уже почти наступило. Мы как следует подкрепились, съев по тарелке каши с медом и молоком. С рассветом тронулись в путь. Вскоре выяснилось, что в карете притаился еще один пассажир.

— Останови карету! — крикнул я.

— Ты не посмеешь выбросить меня.

Альма смотрела на меня своими голубыми глазами с тем же выражением бесстрашной решимости, которое я заметил в ее взгляде, когда покидал ее комнату.

— Поезжайте! — крикнула она.

Услышав доносящийся из кареты женский голос, Кристобаль, конечно, удивился. Но удивился не слишком сильно и потому послушался. Наша карета покатилась дальше.

— Я не могу взять тебя с собой.

— Ты не можешь меня оставить.

— Ты отказываешься от счастья иметь семью и детей ради сомнительных удовольствий. Женщина не должна вести себя так же, как мужчина.

Во всяком случае, так я думал тогда.

— Я приняла решение, — сказала она.

— Я тоже. Мой ответ — нет.

— Если ты не возьмешь меня с собой, я скажу, что ты изнасиловал меня вчера ночью.

— Но я даже не овладел тобой!..

По решительному выражению ее лица я понял, что ей не составит труда исполнить свою угрозу. Почему она так отчаянно хотела убежать? Бежала ли она от клейма, которое поставила на всей ее семье жестокая инквизиция? В таком случае, имел ли я право отказать ей в помощи? Я вспомнил, как великодушно поступил со мною маркиз, предоставив возможность начать новую жизнь. Так или иначе, я не мог продолжать спор, потому что ее губы уже прижались к моим, а ее рука обвила мою талию. Вне всяких сомнений, из нее выйдет отличная куртизанка…

— Разве ты не присоединишься ко мне? — снова спросила Альма, отвлекая меня от моих воспоминаний. Я ничего не ответил и продолжал массировать ее тело жесткой мочалкой, время от времени поглядывая в сторону спальни. Эта роскошная спальня составила бы честь даже принцессе. Кровать, словно алтарь, стояла на возвышении и была покрыта простынями из тончайшего шелка. Хозяйка предпочла красный цвет, справедливо полагая, что мужчины не слишком отличаются от быков.

То, что она умела делать при помощи своего языка, пальцев и святая святых женского тела, побуждало мужчин вновь и вновь возвращаться в эту комнату. Однако падать к ее ногам их побуждало нечто иное. Альма обладала редким даром понимать мужское сердце, его тщеславие и его страхи, неуемную жажду власти и бесконечную слабость.

— Можешь не называть мне их имена. Просто перечисли самые яркие события. — Она предприняла последнюю попытку вызвать меня на откровенность.

Я осторожно провел мочалкой по ее груди и сказал: