Было ли это так на самом деле или нет, никто не знал. За последние лет сто никто так и не удосужился залезть в храм – на самый верхний, восьмой ярус, где скрывался головной мозг каменного монстра, центр управления башней и её главный компьютер. Да и зачем? Башня исправно делала своё дело, так что уже на подходе к ней я, да и любой мой коллега, всегда точно знал, где и что она разместила на этот раз.
Я прошёлся по узкому коридору, свернул налево… и что туту нас? Ну конечно же, архив арабистов… Кто бы сомневался… Платочек булгаковской Фриды… Ты делаешь это специально, да? Я с ненавистью посмотрел на стены. Сколько ещё ты будешь напоминать мне об этом?! Демонстративно не глядя по сторонам, я промаршировал мимо створчатых, кружевной ковки воротец архива и пнул ногой дверь в свой кабинет. Ладно же, хорошо…
С арабского решался переводить далеко не каждый. Переплавленные в единое целое в раскаленном ближневосточном тигле семитская и хамитская языковые ветви, приправленные острыми пряностями бербероливийских диалектов и восстановленного в иврите древнееврейского, настоянные на древнейших субстратах аккадского, финикийского и арамейского, дали невероятную по красоте и чудовищную по своему воздействию языковую смесь. Попросту говоря, арабский язык был наркотиком. На сознание иноязычных он всегда действовал как легкий психоделик, даже если вы обсуждали политико-финансовые вопросы на межправительственных переговорах или перекидывались с гостиничным портье парой слов о погоде. Его действие заметно усиливалось, если вы решали пофлиртовать с симпатичной бойкой магрибкой или поторговаться на рыночных развалах из-за понравившегося клинка – «Посмотрите, господин, на эти крупные кольца с волнистыми прядями… это же настоящий хоросанский булат…[6] а эта тугра, спрятанная в восхитительном арабеске! Вы знаете, чей это знак?!.. Возьмите его в руки, возьмите… О, господин, да в ваших руках меч становится живым! Мои наивысшие похвалы господину…», и вы чувствовали, что уже не в силах сопротивляться, устоять перед медовым шербетом грёз, в который погружало ваше сознание эта гортанная, с напевно-тягучими эль скороговорка. И, наконец, арабик превращался в настоящую, убойную наркоту, если… ну, если читать или слушать те самые запретные и вожделенные наркотические стихи.
Наркотические стихи были главным предметом контрабанды, которым Объединенные Восточные Эмираты снабжали весь мир. И единственным, для которого невозможно было перекрыть границы. По своему спектру и интенсивности действия они имитировали все виды наркотиков, когда-либо созданных человеком, от растительных галлюциногенов до высококонцентрированных синтетических опиатов. Употребляли их по-разному. Иногда просто слушали тягучие полу-декламации полу-напевы. Иногда всматривались-вчитывались в курсивную, вьющуюся бесконечной спиралью вязь букв. Тайна этих стихов заключалась в том, что действовали они на человеческий мозг в любой форме, даже если человек ни слова не понимал по-арабски и едва различал отдельные буквы в хитросплетениях насталика или цветущего куфи. Но самое тонкое и изысканное, извращенно-болезненное наслаждение достигалось только тогда, когда человек знал перевод. Ясно, что переводы эти заказывались, скажем так… по неофициальным каналам и оплачивались весьма и весьма щедро. Чего там греха таить, я был знаком с этим продуктом арабской культуры. Больше из любопытства. Изредка соглашался перевести легкие небольшие стишки… ну и дома обычно валялся пяток-другой, для себя, про запас… Проблема была в том, что эти стихи были фактически одноразовыми. Прочитав или прослушав их единожды, во второй раз человек не получал и сотой доли первоначального кайфа. А на третий раз… на третий раз они превращались в бесполезный набор букв… За настоящие" тяжёлые" стихи я взялся всего один раз. Мне нужны были деньги. Много денег. И я готов был заработать их любым путем. Обрадованный моим согласием заказчик, известный питерский мафиози, лично приехал в Воронеж, чтобы передать мне переплетенный вручную пухлый альбом со страничками из полупрозрачной папиросной бумаги…
Через полтора месяца я перестал появляться на работе. Дни проводил в полусне-полуяви, с наступлением сумерек открывал альбом, быстро – пока не начало действовать – переводил один-два стиха, продираясь сквозь пьянящий затейливый ажур настилика. А потом всё теряло свой смысл и реальность, всё, что было внутри меня и вовне, оставляя лишь одно-единственное желание – следовать за этой тонкой нитью, уводящей в вязкое болото сладострастно-томительного бреда. Наслаждение нарастало крупными, стремительными всплесками и вскоре становилось таким острым, что я корчился от него, как от невыносимой боли, со стоном катаясь по полу, тонкая струйка слюны стекала у меня изо рта, но мне было всё равно… только ещё раз, ещё один раз пережить этот безвольный, бесконечный оргазм.
– И зачем ты это делаешь? – голос Всеволода Валентиновича был ровным и тихим, как парящие за окном снежные хлопья. Он сидел напротив на низком диванчике и спокойно смотрел на меня. А я лежал на полу перед окном и смотрел на перламутрово-серое с мальвовыми прожилками небо, из которого мерно сыпалась невесомая белая вата. Интересно, что у нас сейчас – утро, день или вечер? Сколько времени он вот так сидит и смотрит на меня? Ты идиот, забыл закрыть дверь. Теперь давай, вперед – оправдывайся, изворачивайся, отвечай…
Я с трудом сел, привалившись спиной к стене. Голова кружилась от невероятной легкости, казалось, качни я ей посильнее, и она оторвется от тела и улетит к потолку, как наполненный гелием воздушный шарик.
– …мне нужны деньги…
– Зачем?
Ватная снежная тишина просачивалась сквозь неплотно прикрытую балконную дверь и заполняла собой комнату, смешиваясь с сизой гущей сумерек… Зачем мне нужны деньги?… Та последняя поездка в Сянган оказалась сумбурной и непонятной. Привычный цейтнот по времени, сложные запутанные переговоры, стопки сопутствующих документов, которые нужно было перевести срочно, срочно! И странная встреча с дядей, маминым братом, который – первый раз в жизни! – напился при мне подогретой тут же, на маленькой настольной жаровне рисовой водкой и расплакался, некрасиво размазывая слёзы рукавом дорогой шёлковой ифу с переливчатыми бабочками, нелепо порхавшими по его грузному телу. «…Ляо-Ша, мальчик, я виноват перед тобой»… пьяный всхлип. Ну и развезло же дядьку всего-то после пары рюмок!… «Мне даже не разрешили взять тебя в семью! Они сделали всё, чтобы… Если бы сестра осталась жива, твоя жизнь не пошла бы под откос…» Ещё один пьяный всхлип… «Но я доволен моей жизнью, дядя Хэй!» «О чем ты говоришь, сынок? Разве у тебя – жизнь? Это путь к безумию»… «Дядя Хэй, но что значат твои слова "они сделали всё"? Кто они? И что они сделали?» Долгое молчание, ещё пара приземистых рюмочек нежно-зеленоватой водки с тонким, мучнистым привкусом риса. «Ляо-Ша, она же попала в ту аварию неслучайно. В этом мире ничто не происходит случайно, ты же знаешь…» На этом последнем признании дядя замолк наглухо и намертво. На следующий день я обшарил весь огромный, разваливающийся от старости и пустоты, как антикварный шифоньер, дом, доставшийся мне от мамы, но ничего подозрительного не обнаружил. Никаких намеков на то, какая трагедия могла произойти здесь больше двух десятилетий назад, о которой намекал пьяный дядька… Услуги частного детективного агентства с хорошей репутацией стоили очень дорого, а, учитывая давность событий и моё требование абсолютной и безусловной конфиденциальности, мне назвали такую астрономическую сумму, что я медленно осел на кресло в приемной.
– Я не могу сказать вам, зачем мне нужны деньги.
И снова тишина. Словно падающий за окном снег методично пожирал все сущие в этом мире звуки.
– И сколько тебе должны заплатить за перевод?
Я назвал сумму. Весьма немалую, по моим меркам.
