Даже если бы его личная жизнь не была лакомым кусочком для журналистов и он не опасался дать пищу для слухов и домыслов, Грэм все равно ни за что не признался бы никому в том, почему ему так отчаянно нужно попасть в Хенли. В лучшем случае его сочли бы чокнутым. В худшем – маньяком.

А истина заключалась в том, что он неожиданно для самого себя по уши влюбился в девушку, которую никогда не видел. Мало того – он даже имени ее не знал.

Он понимал, что это смешно. Если бы ему попался сценарий с подобным сюжетом, он сказал бы, что так не бывает.

Но это никак не меняло его чувств.

Наверное, проще было бы ничего не придумывать, а попросить ее о встрече. Но вдруг она не испытывала к нему ничего такого? Вдруг она видела в нем просто друга по переписке? Сейчас у него хотя бы был предлог для появления в городе.

Ведь нужно же им было где-то снимать свой фильм.

Съемка сцен с участием Грэма была назначена только на завтра, и когда он сказал Гарри Фентону, своему стремительно лысеющему менеджеру, что хочет приехать на место заранее, вид у того стал озадаченный.

– Ты же никогда никуда не приезжаешь заранее, – сказал он, но Грэм лишь пожал плечами.

– По сценарию я прожил здесь всю свою жизнь, так что мне необходимо освоиться, чтобы полностью вжиться в роль, – заявил он, повторив как попугай слова одного своего напыщенного коллеги, с которым они вместе играли в трилогии «Цилиндр». Пожалуй, Грэма Ларкина он научился играть так же талантливо, как и все свои остальные роли.

Увидев вывеску кондитерской, Грэм слегка замедлил шаг. Он затылком чувствовал репортеров. Они шли за ним по пятам, точно стая голодных акул. Солнце пригревало плечи. Футболка уже начинала липнуть к спине. Навстречу ему шла тоненькая рыжеволосая девушка, и когда Грэм посмотрел на нее, в ответном взгляде ее зеленых глаз ему почудился безмолвный упрек. Он так зациклился на том, чтобы попасть в этот город, что ему совершенно не пришло в голову, что здесь ему могут быть вовсе не рады. Он снова взглянул на нее, и на этот раз она улыбнулась, но у него возникло такое чувство, будто эта улыбка – что-то вроде оценки, которую она вынесла ему, некое резюме, знать которое ему, пожалуй, не очень-то и хотелось.

Впрочем, теперь беспокоиться об этом было уже поздно. Он остановился перед входом и прищурился, глядя на стеклянную витрину, но отражавшееся в ней солнце слепило его. Ему отчаянно хотелось увидеть, как она выглядит, хотя он и знал, что это ничего не изменит. Он очень давно уже не испытывал ни к кому таких чувств. Его звездный статус был чем-то вроде золотого ключика: он мог нести несусветную чушь или унылую нудятину, мог вообще ничего не говорить – и все равно нравиться девушкам. Но вместо того чтобы придавать уверенности, такое положение вещей подрывало его решимость, потому что не существовало способа оценить, как к нему относятся на самом деле.

До сих пор. Потому что Грэм точно знал: этой девушке, которую он никогда в жизни не видел, он нравится. Не его звездный имидж, а он сам.

И она тоже ему нравилась.

Он толкнул дверь и, когда звякнул колокольчик, опустил голову, так что его лицо оказалось скрыто козырьком бейсболки. Покупателей в кондитерской не было, и он старательно не отрывал взгляда от черно-белых квадратиков пола, пока не очутился перед прилавком. Те времена, когда он испытывал робость перед девушками, давно остались в прошлом, однако сейчас его охватило необъяснимое волнение, и он не сразу смог заставить себя поднять на нее глаза.

Когда он наконец решился, то с облегчением увидел, что она вполне симпатичная, с миндалевидными глазами и длинными темными волосами. Впрочем, это обстоятельство он отметил мимоходом. Куда больше его занимали слова, вышитые на кармашке футболки.

«Элли, – подумал он, наконец-то узнав, что скрывалось за инициалами. – Элли О’Нил».

Она с волнением смотрела на него. Лицо ее выражало смесь потрясения и восторга. Кивнув ей, он подошел к витрине с мороженым и сделал вид, как будто выбирает. Но на самом деле он прокручивал в голове тот диалог между ними, когда он несколько недель назад в шутку отправил ей письмо-анкету с вопросами о разных вещах, которые нравятся больше всего.

«Ну уж нет, не буду я ее заполнять, – написала она в ответ. – Ни за что не поверю, что тебе позарез необходимо знать, какой сорт мороженого я больше всего люблю».

«Еще как необходимо, – ответил Грэм. – Ты не представляешь, как много это о тебе говорит».

«Ну-ка, ну-ка… – написала она. – Если я скажу, что люблю мороженое с орехами, значит у меня трудные времена. Если скажу, что люблю ванильное, значит я зануда…»

«Примерно в этом духе, – ответил он. – Я лично люблю фруктовый лед. Что это обо мне говорит?»

«Что у тебя отличный вкус, – был ее ответ. – Я тоже его люблю».

Она подошла к нему и остановилась перед витриной с другой стороны.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила она, и он со страхом уловил в ее голосе знакомые нотки. Это был тот самый медоточивый тон, каким разговаривали многие агенты и менеджеры в Голливуде. Он криво улыбнулся ей, но ничего не сказал, и она хихикнула. У Грэма засосало под ложечкой.

– Мне фруктовый лед, пожалуйста, – сказал он и отважился бросить взгляд в ее сторону, надеясь, что она поймет, кто перед ней.

Но она лишь кивнула и потянулась за стаканчиком, и он понял, что этого было недостаточно. Ну разумеется, недостаточно. Он принялся лихорадочно соображать, как бы еще дать понять ей, что это он, что бы такое упомянуть из их переписки, какую понятную только им двоим шутку ввернуть, но тут за спиной у него послышался громкий стук – кто-то из фотографов задел камерой витрину, – и Грэм понял, что, наверное, сейчас не самый подходящий момент.

– Вот увидите, вам здесь понравится, – прощебетала она, протягивая ему мороженое. – Летом у нас очень здорово.

Тон у нее был легкомысленный и неприкрыто кокетливый, и Грэму пришлось напомнить себе, что несправедливо ожидать от нее, что она должна оказаться совершенно не такой, как все остальные девушки. Как только она поймет, кто он – кто он на самом деле, – все встанет на свои места, а до тех пор не имеет смысла удивляться тому, как она игриво перекинула волосы за спину, накладывая ему мороженое.

– Правда? – Он положил на прилавок десятку и жестом показал, что сдачи не надо. – А есть тут у вас какое-нибудь хорошее место, где можно поужинать?

– «Омаровая верша», – чуточку жеманно улыбнулась она. – Обожаю этот ресторан.

Грэм кивнул.

– Что ж, – сказал он, – в таком случае приглашаю вас туда сегодня вечером.

– Меня? – словно не веря своим ушам, переспросила она. – Это не шутка?

– Нет, не шутка, – подтвердил он и улыбнулся своей голливудской улыбкой, той самой, которая в прошлой жизни вовсе не была особенно неотразимой, но теперь каким-то образом обрела любопытное свойство заставлять сердца девочек-подростков таять.

– С удовольствием! – практически взвизгнула она.

Он кивнул, и повисла неловкая пауза. До него не сразу дошло, что, наверное, нужно договориться о времени.

– Ну что, встретимся там часиков в девять?

Она явно смутилась:

– Думаю, в девять они уже закроются.

– А-а, – кивнул Грэм. – Тогда в семь тридцать?

Она кивнула и протянула ему пластмассовую ложечку. Он не сразу взял ее; должно быть, сказывалась бессонная ночь в самолете, потому что на него вдруг резко навалилась усталость. Где-то в глубине души непонятно с чего начал грызть червячок разочарования. Ведь ему так сильно этого хотелось. Оказаться в этом городке, с этой девушкой. Она была не только симпатичной, но и очень славной, к тому же явно горела желанием пойти с ним на свидание. На что еще он рассчитывал?

Грэм воткнул ложечку в мороженое, которое уже начало подтаивать, и вскинул стаканчик в прощальном жесте. Она помахала рукой в ответ. Он развернулся и был немедленно встречен ураганом фотовспышек из-за стекла витрины. На краткий миг Грэм закрыл глаза, но вспышки все не угасали, и он уже не мог различить ничего, кроме их ослепительного света.