И мы не ошиблись. Прошло всего лишь пару месяцев, как воспитательница заметила, что когда дети поют, Слава тоже «как бы поет». Ей стало интересно. «Наверное, просто открывает рот», – подумала она и решила подойти поближе. И каково было ее удивление, когда она услышала, что Слава лихо поет на армянском. И ко всему явно понимает, о чем поет. Ынкерь Таня, так следовало называть воспитательницу в армянских группах (типа «товарищ» Таня), быстренько позвала весь персонал, и они с удовольствием слушали нашего ребенка. Дома же у нас возникли некоторые сложности. Иногда, когда сын обращался ко мне, я его не понимала. Он нервничал: «Я же тебе русским языком говорю», – и произносил армянскую фразу. Мне приходилось записывать слова и спрашивать об их значении у себя на работе, я была единственной русской в коллективе, – работала инженером-исследователем в чисто армянском коллективе. Так я тоже начала учиться языку. И через пару месяцев стала складывать уже простые предложения.
Но наше с сыном обучение пришлось прервать, – мужа перевели в Грузию. Славина воспитательница плакала, когда прощалась со Славиком, так он ей пришелся по душе. Меня тоже провожали очень сердечно, по армянским обычаям. После прощального праздничного застолья вылили передо мной из специального сосуда с узким горлышком воду, – это чтоб я вернулась в Армению (и мы таки вернулись! Не верь потом приметам!) Подарили мне прекрасную джазву для варки кофе, выполненную мастерски в национальном стиле, чтобы и я варила столь любимый этим народом напиток. Должна сказать, что я сильно привыкла к этому напитку и с удовольствием варила кофе в этой специальной посуде.
В Грузии нам удалось устроить Славу в ведомственный железнодорожный садик, где он стал осваивать уже грузинский язык. Здесь тоже, хоть группа была русской, подавляющее число детей были не русской национальности. В Грузии, как в Одессе – полно жителей всяких национальностей, и все мирно, спокойно себе уживались. Были у Славика в группе грузины, русские, осетины, курды, армяне, мегрелы и т. д., и т. д… И все разнонациональные дети вместе осваивали английский язык. К моменту выпуска из садика мой ребенок уже имел солидный словарный запас английских слов, так что в школе ему было легче в изучении английского языка. В садике же он обучился и зажигательным грузинским танцам, равно как и песням тоже. Лихо он отплясывал лезгинку прямо на улицах Тбилиси, чем мгновенно заслуживал аплодисменты и бурный восторг грузин, которым было приятно, что беленький мальчик, явно славянской внешности, так «зажигает» национальные грузинские танцы. А мой сынок «наяривал», да так, что кудри разлетались в стороны.
Кроме явного умения петь у Славика был еще один большой талант, не побоюсь этого слова. Он умел фантазировать. Ему было всего-навсего четыре года. А он владел вниманием и взрослых, и детей. Слушатели всегда находились. С ходу сочинял изумительные истории. Все они начинались одинаково: «Ну, вот иду я дальше…». Я думала, что запомню эти замечательные истории, не записывая их, но забыла… О чем очень сожалею.
Не могу не отметить яркую черту его детского характера. Исключительную доброту. Если мальчику давали в садике две конфеты, одну он съедал, а вот вторую непременно нес домой родителям и никакие уговоры воспитателя на него не действовали. «Они же тоже хотят», – был ответ. Когда он уже учился в школе, то откладывал часть своих карманных денег (которых и так ему давали не много), в копилку. Накопив достаточно денег, по его мнению, разбивал ее и покупал подарки всем членам семьи. Он очень любил одаривать. Я всегда его спрашивала, – не жалко ли ему тратить с таким трудом накопленные деньги на других. На что Слава всегда отвечал, что ему нравится смотреть, как радуются другие.
В Тбилиси сын окончил четыре класса, а затем мужа опять перевели в Армению. В этот раз мы попали в высокогорный район. В город Ленинакан, сейчас он называется – Гюмри. Сначала учился в одной школе, классы в которой были катастрофически переполнены. В них было по пятьдесят с лишним человек. Дети сидели по трое на одной парте, пытались как-то писать, отчаянно мешая друг другу. Учителя явно не справлялись с таким количеством учеников. К доске вызывались только пару раз в четверти, и это в лучшем случае, и по этим отметкам выставлялась четвертная оценка. Успеваемость сына круто пошла вниз. Мы приняли решение перевести ребенка в другую школу с нормальным количеством детей в классах. И все сразу же нормализовалось. Наш мальчик опять был в первых рядах.
Так бы он и закончил эту школу, если бы не трагические события. Дело в том, что 7 декабря 1988 года этой школы просто не стало. В этот день она прекратила свое существование после первого же толчка страшного 10 бального землетрясения. Весь мир знает его, как Спитакско-Ленинаканское землетрясение. Мой сынок в одну минуту оказался под руинами трехэтажной школы, где и пролежал 14 часов обездвиженный, так как был запрессован в бетонную плиту, что упала на его ногу, и лежал головой на животе умершей девочки. Но и в такой страшной ситуации мой мальчик не растерялся. Он докричался до детей, попавших в такой же вот капкан. Каждый, до кого он докричался, назвал свою фамилию и класс. Так что, когда прибыли военные расчищать завалы школы, он оказал им информационную помощь.
Звуки хорошо были слышны среди развалин. И родители, все время стоявшие у обрушившейся школы, были просто счастливы услышать, что их дети живы. Так и мы узнали, что наш сынок живой. Кстати, на самом верху завала лежало личное дело нашего мальчика. Это был добрый знак. Когда глубокой ночью чудом удалось его вытащить из-под завала, мы узнали, что дорога каждая минута для спасения его жизни. Хирурги, которые его осмотрели в палатке, приспособленной под операционную (госпиталь был разрушен), поставили диагноз: синдром длительного сдавливания и как результат этого – острая почечная недостаточность, шок и гангрена левой ноги. Вся левая нога была фиолетового цвета. Нас срочно эвакуировали военным вертолетом в Ереван.
И началась борьба за его жизнь. Мой пятнадцатилетний ребенок держался исключительно мужественно, о его выдержке и терпении врачи рассказывали друг другу. Два раза был «на волоске» от непоправимого: клиническая смерть во время операции и отек легких, спустя неделю. Но, он точно нужен был на этом свете и, полагаю, не только нам, – родителям, а более могущественным Силам. Мой мальчишка лишь скрипел зубами от боли во время страшных перевязок ноги, которую с трех сторон разрезали до кости. Это, так называемые «лампасные» разрезы от бедра до голеностопа, с помощью которых талантливые хирурги и сохранили ему жизнь. Он только просил все время пить и просил только ледяную воду. Опытнейшие операционные сестры падали в обморок при этих перевязках, а мой парень все выдержал без единого стона.
После месячного пребывания в Ереванском институте хирургии печени, который принял большое количество пострадавших в землетрясении, Славу выписали. Мы решили долечивать его в Одессе, где жила его бабушка. На носилках внесли его в самолет. Там два пассажира уступили свои места, чтоб носилки поместились. Спинки кресел опустили и смогли устроить как-то мальчика. Сами же добрые люди сели прямо на пол и сидели так целый рейс. С нами в качестве сопровождающего был военный медик. Но, все равно не обошлось без сюрпризов. Был январь, в самолете сильно включили обогрев, и у Славы резко поднялось давление. Ему стало плохо с сердцем. Я настояла, чтобы врач попросил капитана воздушного судна максимально уменьшить температуру в самолете, очень боялась, что опять возникнет сосудисто-сердечная недостаточность и, что опять начнется отек легких. Его и в институте-то с трудом удалось купировать большим медицинским светилам. Капитан судна сразу же пошел навстречу моей просьбе и, извинившись перед пассажирами, объяснив ситуацию, понизил температуру в салоне. Я всем им очень благодарна за понимание – и экипажу, и пассажирам. Славику сразу стало легче. Угроза миновала. В аэропорту нас встречали сразу две скорых помощи. Одну вызвал борт, вторую Славины дядя и тетя, встречавшие нас в аэропорту.
