Чтобы мечта о часе странствий

могла и греть и освежать,

душа нуждается в пространстве,

откуда хочется бежать.

Пришлось отказаться от массы привычек,

любезных для тела, души и ума,

теперь я лишь строчка сухих рапортичек

о том, что задумчив и скрытен весьма.

Утешаясь в тюремные ночи,

я припомнил, как бурно я жил —

срок мой будет намного короче

многих лет, кои я заслужил.

Судьба послала мне удачу —

спасибо, замкнутая дверь:

что я хочу, могу и значу,

сполна обдумаю теперь.

Вчера смеявшийся до колик,

терпеть не могущий ошейник,

теперь – тюремный меланхолик

наш закупоренный мошенник.

На свете сегодня так тихо,

а сердце так бьется и скачет,

что кажется – близится Тиха,

богиня случайной удачи.

А ночью стихает трущоба,

укрытая в каменном здании,

и слышно, как копится злоба —

в рассудке, душе и сознании.

В эпохах, умах, коридорах,

где разум, канон, габарит,

есть области, скрывшись в которых,

разнузданный хаос царит.

Снова ночь. Гомон жизни затих.

Где-то пишет стукач донесение.

А на скрипке нервишек моих

память вальсы играет осенние.

Забавно жить среди огней

сторожевого освещения,

и мавзолей души моей

пока закрыт для посещения.

Я только внешне сух и сдержан,

меня беда не затравила,

тюрьма вернула жизни стержень

и к жизни вкус возобновила.

Есть в позднем сумраке минуты,

когда густеет воздух ночи,

и тяжкий гул душевной смуты

тоской предчувствий разум точит.

Какие прекрасные русские лица!

Какие раскрытые ясные взоры!

Грабитель. Угонщик. Насильник. Убийца.

Растлитель. И воры, и воры, и воры.

Я восхищен, мой друг Фома,

твоим божественным устройством;

кому Господь не дал ума,

тех наградил самодовольством.

Забыт людьми, оставлен Богом,

сижу, кормясь казенной пищей,

моим сегодняшним чертогам

не позавидует и нищий.

Судьба, однако же, права,

я заслужил свое крушение,

и тень Вийона Франсуа

ко мне приходит в утешение.

Уже при слове «махинация»,

от самых звуков этих славных

на ум сей миг приходит нация,

которой нету в этом равных.

Кого постигло обрезание,

того не мучает неволя,

моя тюрьма – не наказание,

а историческая доля.

Что мне сказать у двери в рай,

когда душа покинет тело?

Я был бездельник и лентяй,

но потому и зла не делал.

Тюрьма – не простое скопленье людей,

отстойник угарного сброда,

тюрьма – воплощение смутных идей,

зовущихся духом народа.

Хилые и рвущиеся сети

ловят мелюзгу и оборванцев,

крупную акулу здесь не встретить,

ибо рыбаки ее боятся.

Тюрьма – условное понятие,

она тосклива для унылых,

души привычное занятие

остановить она не в силах.

Уже я за решеткой столько времени,

что стал и для охраны словно свой:

спасая честь собачьего их племени,

таскал мне сигареты часовой.

Что мне не выйти из беды,

я точно высчитал и взвесил;

вкусивши ясности плоды,

теперь я снова тверд и весел.

Надежны тюремные стены.

Все прочно, весомо, реально.

Идея разумной системы

в тюрьме воплотилась буквально.

Когда все, что имели, растратили

и дошли до потери лица,

начинают любить надзирателей,

наступает начало конца.

На папертях оставшихся церквей

стоят, как на последних рубежах,

герои легендарных давних дней,

забытые в победных дележах.