– Не хватит. Мы тут на мировую, это святое, – мотнул головой Лева.

Я с интересом посмотрел на него. Если он так говорил, значит, чувствовал свою вину передо мной. Может, он и деньги мне вернет? Ну, хотя бы половину…

– А я думаю, расходиться пора.

– Толик уйдет, а я останусь… Или ты что-то имеешь против? – с агрессивным возмущением спросил Баян.

Кристина, ничего не ответив, повернулась и ушла. Я скривил губы в презрительной улыбке. Пусть убирается!

Бутылка опустела. Лева взял ее за горлышко, качнул перед собой на пальцах, поставил на пол. Открыл холодильник, достал оттуда початую бутылку водки.

«Беленькая» не могла быть достойной заменой хорошему коньяку, но мне уже было все равно.

Бутылка опустела очень быстро, а продолжения не последовало. Лева попробовал подняться, но, устало махнув рукой, опустил голову на руку. Зато я не собирался терять лицо, что называется, в салате. С презрением глянув на Леву, поднялся… вставил ключ в замок зажигания, завел двигатель.

Непонятно, как я оказался в своей машине. Вроде бы только что поднялся из-за стола – и уже за рулем. И двигатель уже заведен.

Не мог я ехать домой в таком состоянии. Не мог, потому как пил не с кем-то, а с Левой. А это значило, что по пути домой меня обязательно остановит гаишник. А денег нет, чтобы расплатиться… К тому же я стремительно засыпал…

Разве пьяный водитель не имеет права просто находиться в своей машине? Если бы я ехал и меня остановил гаишник, тогда никаких вопросов. Но я всего лишь спал, и мне совсем непонятен был интерес, с которым смотрел на меня усатый парень в полицейской форме.

Да и не пьяный я. Потому что проспался. Утро уже, и пьяная ночь позади. А за окнами машины маячил все тот же дом, где жила Кристина.

– Сержант, какие-то проблемы? – возмущенно спросил я. Не нравилась мне озлобленная возмущенность на сермяжной физиономии этого олуха.

Все бы ничего, но этот тип вдруг вытащил из кобуры пистолет и, передернув затвор, навел его на меня.

– Сидеть! Не двигаться! – скомандовал он. И вдруг крикнул, обращаясь к кому-то: – Товарищ капитан! Тут убийца!

Я заметил, что неподалеку от моей машины стоял полицейский «уазик», а у подъезда курил офицер, разговаривавший с человеком в штатском.

Этот в штатском и направился ко мне, а офицер потянулся за ним.

– Эй, сержант, что за дела? – с ужасом посмотрел я на усатого.

Но тот молчал, свободной рукой нервно снимая с пояса наручники.

– Что тут такое? – Мужчина в штатском глянул на меня через открытую дверцу, и его квадратное лицо вытянулось ромбом.

Оказалось, что он увидел кровь на моей рубашке. И на руках у меня была кровь. А на соседнем сиденье валялся окровавленный нож. Теперь понятно, почему меня взяли на прицел…

– Спокойно, гражданин! Спокойно! – взывал капитан в штатском.

О каком спокойствии можно было говорить, когда такое дело?

– Сам руки подставишь или как? – спросил офицер.

Я понял, что сопротивляться бесполезно, и протянул вперед сомкнутые руки. Но в то же мгновение меня пронзила страшная мысль: что, если я кого-то убил и меня ждет пожизненное заключение? Уж лучше сбежать, спрятаться в какой-нибудь заброшенной деревеньке и жить там тихонько, не привлекая к себе внимание. Уж лучше в медвежьем углу жить, чем в колонии особого режима.

В ужасе от происходящего я дернулся, пытаясь убрать руки. Надо выскочить из машины, растолкать ментов и наутек… Но капитан, как оказалось, предугадал мои действия. Он мертвой хваткой вцепился мне в руки, выдернул из-за руля, и я упал на землю животом вниз. Сначала за спину мне заломили одну руку, затем другую, а там и стальные браслеты подоспели…

Меня обыскали, отобрали травматический пистолет, документы. Затем поставили на ноги, повернув лицом к машине.

– Откуда нож? – спросил капитан.

– Без понятия.

– А кровь на одежде? На руках?

– Не знаю.

Я зажмурил глаза. Уж очень напряг меня вчерашний провал в памяти. Помню, как поднимался из-за стола, а дальше пустота. Очнулся в машине. А что было в пустоте? Может, я зарезал Баяна? А может, Кристину? А может, их обоих?

– Кого-то убили? – спросил я.

– А с чего вы взяли? – Капитан махнул рукой, отгоняя от себя кого-то из своих коллег.

– Ну, вид у вас такой, как будто кто-то умер… Как будто Москва выгорела.

– Что вы делали в машине, гражданин Ромин?

– Спал! Сел в машину и заснул.

– А где были?

– В гостях.

Капитан спросил номер квартиры, я ответил, и вокруг меня зазвенела готовая к взрыву тишина.

И она взорвалась. Оказывается, в квартире номер сорок восемь был обнаружен труп мужчины. Причина смерти – множественные ножевые ранения. И нож у меня в машине, и на руках кровь. Оставалось только признать свою вину, и для этого меня отправили в отделение полиции.

Кровь на руках, нож в машине, труп в квартире… Это все сон. Сейчас я проснусь, и окажется, что ничего такого наяву не происходило.

Да, мы пили с Левой, потом я отправился домой. Да, у меня был провал в памяти, но, когда я садился в машину, ножа не было. И не засыпал я в машине. Вернее, заснул, но тут же проснулся и осторожно отправился домой. Приехал поздно и, чтобы не будить жену, лег на диван в каминном зале. Там я сейчас и лежу. В полусне. То есть я еще сплю, но уже соображаю. И просыпаюсь…

Я открыл глаза и увидел над собой плохо выбеленный потолок. А у меня в зале потолок подвесной, там встроенные лампочки тянутся гирляндами и по периметру, и крест-накрест. И стены у меня не выкрашены в зеленый цвет. И диван у меня мягкий, а здесь какая-то сваренная из железных уголков койка с дощатым настилом.

Я резко вскочил, сел, обхватил голову руками и застонал сквозь зубы, глядя на железную дверь с зарешеченным окошком и унитаз рядом с ней. Нет, не дома я, а в камере изолятора, где меня заперли и где я заснул с надеждой проснуться дома в теплой постели.

В камере недавно сделали ремонт – потолок и стены побелили, железные основания шконок покрасили и унитаз новый поставили. Краской здесь пахло, а не парашей. Но все-таки я в тюрьме, а не в гостинице. Пусть это всего лишь изолятор временного содержания, но я уже в заключении – по обвинению в убийстве.

И не зря Лева рассказывал мне вчера про тюрьму. Как в воду он глядел!

Да, я в тюремной камере, меня изолировали от общества, как особо опасного преступника. Я помнил, как меня привезли в отдел, как оформляли на постой в изолятор временного содержания. Отпечатки пальцев снимали, кровь с рук и с одежды брали на экспертизу. И еще из вены брали кровь на анализ… Долгая процедура была, нудная, и мне все время хотелось спать. И я заснул, как только оказался в камере. Но теперь мне уже не до сна. Какой сон, когда жизнь рушится?

Дверь открылась, и парень в полицейской форме велел мне выйти из камеры. Он отконвоировал меня в кабинет на втором этаже, к человеку в штатском, с непримиримо суровым выражением лица. Я с удивлением узнал в нем своего бывшего одноклассника. Вадим Толстоногов смотрел на меня, как Дзержинский на ярого антисоветчика.

– Ну, здравствуй, Анатолий Васильевич, – сухо сказал он.

К своим тридцати шести годам Вадим стал первоклассным юристом. В том смысле, что звание у него – юрист первого класса. В переводе на более понятный язык, он был всего лишь капитаном, даже до майора не дослужился. Но уж лучше быть юристом первого класса, чем подозреваемым в убийстве… Хотел бы я оказаться на месте Вадима, но, увы, это невозможно.

Я кивнул в знак приветствия. Хотел поздороваться в голос, но спазм в горле не давал говорить.

– Плохи твои дела, Толик, – чуть смягчился Вадим.

Он и в школе ничем не выделялся. Отличником не был, но и в двоечниках не числился. Вроде бы не хулиганил, с учителями не заедался, со сверстниками без проблем. В волейбол хорошо играл, но у нас больше в почете баскетбол был, а в этом он не преуспел.