– С каких это пор армия и флот перешли на ложки от Фаберже?

Крепенький коренастый боцман, будто бы сотканный из корабельных канатов, строго посмотрел на Карла Густавовича, а потом произнес, четко выделяя каждое слово:

– С тех самых пор, как мы буржуев в море утопили.

Взгляд его был настолько суров, что Карл Густавович тотчас осознал – следом за буржуями подоспеет и его черед. Еще в этот день в магазин заглянули два молодых человека, щеголевато одетых. В их манере держаться и говорить было что-то уркаганское. Бегло осмотрев витрину, они купили по золотому портсигару и по зажигалке из нефрита. Пересчитывая деньги, Карл Густавович невольно поймал себя на мысли, что опасается увидеть на протянутых купюрах следы крови. Однако Бог миловал. Но, даже положив деньги в сейф, он не мог отделаться от ощущения, что принимает участие в каком-то ограблении. Нынешнее время вносило свои коррективы, и у Карла Густавовича появилось устойчивое мнение, что таких покупателей с каждым днем будет все больше. За полчаса до закрытия магазина подошел полный человек лет сорока в драповом пальто и в каракулевой тяжелой шапке. Его лицо показалось ювелиру знакомым, возможно, это один из его прежних многочисленных клиентов. В руке он держал большой кожаный черный портфель, поцарапанный, с затертой кожей, какой обычно носят чиновники средней руки. Вещь еще не настолько старая, чтобы избавляться от нее, но и выйти в приличное общество с ней стеснительно. Так что ювелирный магазин был весьма подходящим местом, куда с ним можно заявиться без экивоков. Озираясь, мужчина щелкнул замками портфеля и выложил на прилавок несколько объемных пачек денег.

– Мне, пожалуйста, что-нибудь ценное… на всю сумму! И не такое большое… Чтобы не бросалось в глаза, – произнес он, понизив голос, словно опасался, что их могут подслушать.

– Насколько небольшое? – спросил Карл Фаберже.

– Такое, чтобы можно было положить в карман, – ответил мужчина в каракулевой шапке. Достав белоснежный платок, он вытер проступившие на лбу капли пота.

– Кажется, я понимаю вас… – пересчитав деньги, сказал Фаберже. – Я бы рекомендовал вам пряжку-аграф, – показал он на золотое изделие, украшенное мелкими бриллиантами. – Еще платиновую брошь с изумрудами или серьги с бриллиантами и сапфирами. Во все времена они пользовались неизменным спросом. Полагаю, что потребность в них не исчезнет и через сто лет.

Какое-то время покупатель зачарованно взирал на искрящиеся камни, а потом заговорил:

– Хорошо, беру! Сто лет мне не надобно, это будет чересчур… Вот если бы лет сорок, – мечтательно протянул он и быстро принялся укладывать изделия на дно портфеля.

– Постойте! А коробочки? – запротестовал Фаберже.

– До них ли теперь, Карл Густавович? – отмахнулся покупатель. – Деньги хочу сохранить, завтра они ничего не будут стоить! Как вы думаете, если положить их в карман, можно будет пронести через границу?

– Это как вам повезет, батенька, – развел руками ювелир. – На границе нынче очень строго досматривают. Могут отобрать! Хотя одна моя знакомая в бандаже провезла все свои драгоценности. Право! Не будут же они хватать даму за живот!

Покупатель ушел удрученный, очень хотелось верить, что ему повезет.

Уже перед самым закрытием в магазин завернули два унтера в запыленных шинелях. Одному было крепко за тридцать. Худой и выглядевший черным из-за густой щетины, выступавшей на его скуластом лице. Другому было лет двадцать пять. Озороватого вида, дерзко взиравший по сторонам, с гладко выбритой физиономией. Осмотрев витрины с золотыми и серебряными изделиями, они остановились перед посудой. Некоторое время солдаты молчаливо рассматривали изделия, вглядывались в цены, затем тот, кто постарше, произнес:

– Гражданин, покажите вот эти два прибора, – и указал на серебряные кубки.

– Вижу, что после Брестского мира на фронте стали пить за победу из кубков, – не удержавшись, съязвил Фаберже, протягивая приборы.

– То, что немцы не в Петрограде, уже хорошо, – буркнул молодой. – А ведь могло бы…

Отсчитав требуемую сумму, они удалились.

Клиентура поменялась. Собственно, как и время. К этому следовало как-то привыкать или хотя бы смириться, но все его существо, каждая клеточка организма протестовала против такого общения как могла.

Карл Фаберже подошел к окну, завешанному тяжелыми гобеленовыми портьерами, и посмотрел на витрины противоположного дома, над которыми еще несколько дней назад висела вывеска «ОВЧИННИКОВ И СЫНОВЬЯ». Возглавлял эту компанию его старинный товарищ и коллега Петр Борисович Овчинников. Теперь на двери магазина висел огромный замок, а стекла были небрежно занавешаны каким-то тряпьем. Почти полсотни лет две самые известные ювелирные компании России шли рука об руку, конкурируя. Даже место для своих офисов выбрали рядом, на Большой Морской, чтобы следить за успехами друг друга. В таком беспрестанном соперничестве рождались новые идеи, тоньше и красочнее становился рисунок, изящнее эскиз. Выполненная работа поднималась на такую небывалую высоту, что у всякого, кто видел работу мастеров, невольно кружилась голова.

Теперь ювелирная компания «ОВЧИННИКОВ И СЫНОВЬЯ» закрылась. Петр Борисович сдался, Карл Фаберже остался один, быть может, во всем белом свете и оттого совершенно не чувствовал радости. Одному всегда тяжело.

В кабинет негромко постучали.

– Входите, прошу, – произнес Карл Густавович. Голос на последнем слоге как-то подсел, скатившись в противную хрипотцу.

Вошел Евгений, старший из его четверых сыновей. Он никогда не входил без стука в отцовский кабинет, так уж было заведено. Кроме таланта ювелира, он был еще отличный портретист и в последние годы вместе с отцом руководил делами фирмы.

– Папа, в последнюю неделю у нас практически не было никакой продажи.

– Я знаю, – устало проговорил Фаберже. – Но что поделаешь… Время сейчас такое.

– Вчера закрылись еще два ювелирных магазина: Борисяка и Ушакова.

– Мне и это известно, – хмуро обронил Карл Густавович, еще не понимая, куда клонит старший сын.

– После Февральской революции наши дела пошли из рук вон плохо! Все наши клиенты или съехали от всех этих потрясений в Крым, или перебрались за границу. А потом, кого будут интересовать алмазные диадемы, изумрудные ожерелья, золотая и серебряная посуда, когда вокруг царит одна разруха! Я тут встретил Самуила Амвросимовича…

– Он здоров?

– Не совсем… Три дня назад его ювелирную лавку ограбили какие-то бандиты. Он попытался воспротивиться, так один из грабителей ударил ему в лицо рукоятью пистолета и сломал нос.

– Боже мой… Он мужественный человек. Могло быть и хуже.

– Антикварный магазин на Невском, в доме компании «Зингер», знаешь?

– Разумеется, однажды я там покупал светильник на день ангела для твоей матушки.

– Вчера ночью на него совершили налет.

– Ужасно! – покачал головой Карл Фаберже. – И что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю закрыться! Дня не проходит, чтобы не ограбили кого-нибудь из наших знакомых или друзей. Скоро очередь дойдет и до нас. И самое скверное, что некуда даже обратиться за помощью. Нынешняя власть грабит куда больше, чем какие-то бандиты. Они ведь забирают все имущество сразу, включая недвижимость, а те хоть стены оставляют…

– Женя, ты предлагаешь мне закрыться, чтобы люди подумали, что старый Карл испугался каких-то разбойников? – Брови Карла Густавовича гневно сомкнулись на переносице. – Вот что я тебе скажу… Как мы торговали, так и будем торговать!

– Папа, давай не будем делать вид, что ничего не происходит. Вокруг нас просто рушится привычный мир. И если мы еще немного промедлим, то нас просто раздавит под его обломками.

– Мы уже более года работаем после Февральской революции, и я не собираюсь сворачивать производство!

Евгений нахмурился. Отец бывал невероятно упрям, не хватит даже красноречия Цицерона, чтобы убедить его в обратном. Остается только набраться терпения и подождать, когда он наконец сам созреет до верного решения. Где-то его можно понять: больно наблюдать за тем, как валится в бездну дело всей твоей жизни! Вот он и ищет малейшую возможность, чтобы удержать производство на плаву.