– Ух ты! Как оно брызжет-то! – невольно воскликнул революционный матрос.

– Какая прелесть, – произнесла барышня, притронувшись тонкими пальцами к сверкающей поверхности камня. – Такое только у царицы можно увидеть.

– Вы правы, сударыня, – оживился Карл Густавович, вспомнив о колье Александры Федоровны, изготовленного ко дню ее ангела два года назад. – У царицы есть примерно такое же, вот только форма бриллиантов несколько другая. Но по прозрачности и по величине эти бриллианты совершенно не уступают тем, что были у Александры Федоровны.

– А ты, старик, как я посмотрю, неплохо разбираешься во всех этих камушках. Видать, учился?

– Это моя работа, – просто ответил Карл Густавович.

Грубоватыми толстыми пальцами матрос поднял колье, потрогал бриллиантовые бусинки, озорно заблиставшие. Широкие потемневшие ладони, огрубевшие от физической работы, только подчеркивали изящество ограненного камня, делая его совершенно воздушным. Бриллианты представлялись частичками окаменевшего воздуха, упавшими на ладонь.

– Значит, ты князьям продавал?

– Случалось… В доме Фаберже они были частыми гостями.

– Так, может, ты и царя видел?

– Доводилось, – сдержанно произнес Карл Густавович, уверенно выдержав подозрительный взгляд.

Курсистка аккуратно примеривала к тонкой шейке колье, которое, надо признать, невероятно шло ей, выгодно подчеркивая ее молодость и свежесть.

– Так сколько оно стоит?

– Тридцать восемь тысяч рублей, – спокойно объявил Карл Фаберже, уже готовый уложить колье обратно в витрину. Не каждый господин таскает столь внушительную сумму, а той, что показал бравый морячок, было явно недостаточно. Даже банкиры, весьма обеспеченные люди, прежде чем сделать столь значительную покупку, сверяются с личными счетами. Заметив некоторую растерянность матроса, он добавил, старательно скрывая насмешку: – Может, вы решили поторговаться?

Девица хихикнула.

– Но-но! – сурово посмотрел матрос на развеселившуюся барышню. Вытащив из внутреннего кармана пачку денег, небрежно положил их на стеклянный прилавок. Скользнув по гладкой поверхности, деньги рассыпались неровным веером, закрыв значительную часть экспозиции. – Деньги как навоз: седня нет, а завтра воз, – философски заметил он. – Здесь двадцать тысяч, у меня все точно, как в аптеке… – Постучав широкими ладонями по накладным карманам бушлата, добавил: – Ага, нашел! – Из каждого кармана выгреб по небрежно сложенной пачке и торжественно произнес: – Здесь еще восемнадцать, так что в расчете.

– Вы что, молодой человек, банк ограбили?

– Нет. Нынче банки грабят другие. А я Министерство финансов экспроприирую. Там этого добра хватает! Едва ли не в каждой комнате сейф с деньгами стоит. Чего же добру пропадать-то? – весело произнес матрос и посмотрел на барышню: – Правильно я говорю?

– Конечно, милый, – прижалась девушка растрепавшейся челкой к его могучему плечу.

– Ох, и обобрала ты меня нынче, Феклушка! – посетовал он, покачивая головой. – Мне теперь неделю придется работать, чтобы такие деньги скопить. Ладно, буржуев нынче много, опять кого-нибудь реквизирую.

– Ну, милый, – обиженно скривила губки курсистка. – Ведь я же не просила, ты меня сам сюда привел.

– Ты стоишь того, девка! – примиряюще произнес матрос. – А знаешь, у меня таких баб, как ты, никогда не было. – Его голос неожиданно наполнился нежностью. – Поверь, я знаю, о чем говорю. Всю Европу на «Авроре» прошел, во всех приморских борделях перебывал, а такой красоты не встретил! Ни француженки, ни испанки твоей туфли не стоят!

– Скажешь тоже, – вспыхнула барышня. Щечки ее заалели, грубоватое матросское откровение задело трепетное девичье сердце.

– Ну, чего ты морщишься? Пошутил я! Давай я тебе эти яхонтовые бусы повешу. Расстегни-ка малость свою шубейку… Ага, вот так. Горлышко какое у тебя нежное. Старик, как тут отстегнуть-то? Столько замков взломал, а вот эту хрупкость не получается.

– Осторожнее, – предупредил Фаберже. – Там замочек крохотный имеется. Нажмите на него.

– Вот этот, что ли?

– Да.

– Ага, кажись, получилось… В бабьих корсетах и в этих замках никогда не разбирался. Ну что, подставляй свою лебединую шею. – Грубые мужские пальцы защелкнули изящный замок. – Такую красоту только поверх шубейки таскать.

– Я бы вам не рекомендовал, – сдержанно возразил Фаберже. – Времена нынче неспокойные. Могут ограбить.

– Возможно, ты прав, старик, нынче всякая контра голову поднимает! Ничего, скоро мы ей кадык вырвем!

Алмазная нитка колье спряталась под низким воротником, а крупные, величиной с виноград, бриллианты повисли на высокой девичьей груди. – Вот так, пожалуй! А теперь шубейку-то запахни, а то «уркачи» вместе с платьем вырвут… Ну, мы пойдем, старик. Теперь мы к тебе часто будем наведываться.

– Всегда будем рады, – слегка поморщившись, ответил Карл Густавович.

– Если что-нибудь подобное будет, так ты уж для меня побереги, – произнес на прощание матрос, крепко прижав к себе светившуюся от счастья курсистку.

Карл Густавович вышел из-за прилавка и попридержал дверь перед клиентами. Прежде чем закрыть дверь, он увидел, что девушка подскочила к старинному мраморному камину с зеркалом – одному из главных украшений холла. Расстегнув крупную перламутровую пуговицу, она принялась любоваться сверкающими бриллиантами. Когда странная пара вышла из магазина, громко разговаривая, Карл Густавович испытал облегчение.

В этот момент он вспомнил человека, который смотрел на него с противоположной стороны улицы. Это был Валерьян Ерощук, работавший в прошлом году в магазине грузчиком. Скверный человечишко, был уличен в краже, за что его и уволили. Можно сказать, что легко отделался, за такие вещи полагается и на поселение.

День продолжался…

Июнь 1918 года

Закрыв глаза, Элеонора старательно делала вид, что не замечает бесстыжих мужских ласк. Василий, не лишая себя удовольствия, уподобившись слепцу, продолжал изучать жадными ладонями привлекательнейшую географию крепкого мускулистого женского тела, какое может быть только у профессиональной танцовщицы. Кожа Элеоноры была невероятно белой, почти прозрачной, через которую просматривались разветвленные голубоватые вены, ее хотелось гладить и наслаждаться ею на ощупь.

Василий Большаков никогда не торопился в своих исследованиях. Находил на ее теле все новые заповедные уголки, делавшие ее еще более страстной, и все новые оттенки в этой игре, заставлявшие на полную мощь включать воображение.

В проеме распахнутого окна она выглядела особенно прекрасно: правая нога прямая, левая слегка согнута, кожа в солнечном свете светилась янтарем. Настоящая богиня!

– Ведь «Элеонора» твое ненастоящее имя, верно? – неожиданно спросил Василий.

– Да, – не смутившись, ответила барышня. – Настоящее мое имя Фекла, фамилия Абросимова.

– Имя не совсем аристократичное. Ты же из дворянок.

– Все так, – с некоторой грустью произнесла Элеонора. – Но мои родители хотели быть ближе к народу. Даже свою любимую дочь назвали Феклой. Кстати, их любовь к народу не помешала потом этому народу сжечь нашу родовую усадьбу. А Фекла с древнегреческого означает «слава Божия».

– Как же ты стала танцовщицей?

– А что еще оставалось делать бедной девочке? Мать умерла три года назад. Отца, как царского генерала, в прошлом году взяли в заложники и расстреляли. Не на панель же мне идти! Вот пришлось идти в танцовщицы. Я ведь брала уроки у Айседоры Дункан, когда училась в Смольном институте.

– Ты одна у родителей?

Элеонора вдруг нахмурилась. Вопрос был ей неприятен.

– Есть еще брат… Но я не хочу об этом говорить.

– Понял. Больше не буду.

С Элеонорой Василий познакомился три месяца назад близ Театральной площади, когда возвращался со службы. Все происходило в точности, как в фильме «Барышня и хулиган», с одной лишь разницей, что к девушке, вызывающе броско одетой, вдруг подошли сразу трое солдат, пропахших окопами и порохом недавних боев, и после пятиминутного грубоватого обхождения стали требовать взаимности. Услышав крик, он подошел к молодцам и попросил убраться. Его кожаная куртка, а в особенности маузер, угрожающе болтавшийся сбоку в деревянной кобуре, произвели на фронтовиков должное впечатление. Зло пообещав, что их пути непременно пересекутся, они исчезли за ближайшим поворотом, как, собственно, и из его жизни. А вот с барышней, оказавшейся танцовщицей Мариинского театра, у них завязался роман. Нельзя сказать, что их отношения были полны бурных признаний в любви с охапками цветов после каждого представления, но и вялыми их тоже не назовешь. Так что для них не стало удивительным, когда однажды после богатого вечера в ресторане они вдруг оказались в одной постели, и, странное дело, никто из них не почувствовал какого-то смущения.