Оставшись в своем кабинете, Большаков развернул нарисованный портрет. За последние несколько дней он разворачивал его особенно часто, отчего тот успел затереться на краях. С листа бумаги на него смотрело привлекательное лицо, и чем внимательнее Василий всматривался в тонкие аристократические черты, тем сумрачнее становился. Эту женщину он знал.

Дверь кабинета широко распахнулась, и в проеме предстала фигура заместителя председателя петроградской ЧК Глеба Бокия.

– Что-нибудь нарыл об ограблении ювелирных магазинов?

– Кое-что имеется, товарищ Бокий, – живо отозвался Большаков. – Похоже, это одна банда. Действуют нагло, беспощадно. К делу хорошо готовятся, не оставляют никаких следов. Но они не из «жиганов», у меня есть в этой среде осведомители, об этой банде никто ничего не слышал. Главным у них молодой мужчина лет тридцати, очевидно, из бывших офицеров. А наводчица – скорее всего, женщина.

– Что ж, это уже кое-что… А сейчас вот что, Василий, отправляйся на Монетную, двадцать три, проведи обыск в квартире Лепнина, из бывших кадетов. Есть данные, что готовится мятеж.

Большаков поднялся и, взяв со стола фуражку, вышел следом за Бокием.

После первого же ограбления, случившегося на Большой Морской, Карл Фаберже организовал в доме усиленную охрану. Теперь с закрытием магазина у фасада дома с оружием в руках несли караул два милиционера. Внутри здания, рассредоточившись по двое на каждом этаже, несли круглосуточную вахту слуги, вооруженные револьверами. Так что драгоценности, находившиеся в бронированном сейфе, могли чувствовать себя в значительной безопасности.

Худшее случилось в конце июля, когда произошел обыск в ювелирном магазине купцов Марковых. Чекисты старательно связали богатое добро в большие холщовые мешки, аккуратно уложили в грузовик, а потом укатили.

Много позже до Карла Фаберже докатился слушок, что под видом чекистов действовали налетчики.

В начале июля был ограблен склад с мануфактурой, располагавшийся по соседству. Налетчики, кроме дорогих тканей, уложенных в огромные тюки, унесли три десятка собольих и песцовых шуб. В ходе недолгого разбирательства сыскным отделением было установлено, что один из налетчиков служил в петроградской ЧК. Однако установить его местопребывание не удалось, он как будто бы растворился в воздухе.

В сентябре, уже не таясь, чекисты в кожаных куртках стучались в квартиры и конторы зажиточных граждан, проводили обыск и «для охраны революционного порядка», ссылаясь на постановление Петроградского совета, конфисковывали деньги и драгоценности. В доме фабриканта-золотопромышленника Подгорского Антона Каземировича добра оказалось столь много, что его вывозили на трех грузовиках, заполненных до самых бортов. А фарфоровые китайские вазы семнадцатого и восемнадцатого веков, оказавшиеся в особняке в невиданном количестве, как особо хрупкую вещь перевозили на экипажах с большим бережением.

Следующим днем чекисты наведались в дом Генриха Эйферса, соседа и доброго приятеля Карла Фаберже. Вели себя по-хозяйски неторопливо и покинули его только в сумерках, когда из здания была вынесена последняя серебряная ложка. Особым предметом гордости экспроприации была итальянская мебель, заказанная хозяином год назад. Еще через день был ограблен пятиэтажный дом Ивана Лидваля, занимавшегося пошивом одежды. Чекисты во главе со взводом солдат вынесли не только мебель, но даже совки и метлы, хранившиеся во дворе здания.

Причем дом Лидваля за последний год был ограблен трижды. Первый раз это случилось десять месяцев назад, когда налетчики разграбили павильон для фотографий «Рейссерт и Флиге», размещенный на первом этаже здания. Во второй раз это произошло полгода назад, когда было разорено общество «Русские самоцветы», в котором располагался ювелирный магазин, размещавшийся по соседству.

Отпустив прислугу, стол накрывала сама хозяйка, милейшая Августа Богдановна Якобс, жена Карла Фаберже. Женщина добродетельная, терпеливая, прощавшая мужу некоторые мужские слабости. Вместе с ней он вырастил четверых сыновей, которые должны были преумножить славу дома Фаберже. В ее обществе он всегда был счастлив и благостен, чего никогда не скрывал. Так уж повелось в семье Фаберже, что в жены они брали исключительно рижанок. И Карл Фаберже не отступил от давней традиции, женившись на Августе Якобс, старшей дочке придворного краснодеревщика Богдана Якобса, потомка знатнейшего шведского рода.

Пододвинув мужу фарфоровую чашку, она налила в нее крепкого душистого чая, каковой Карл Густавович обожал.

– А вот это твой любимый липовый мед, – пододвинула она небольшую чашку с янтарного цвета медом.

– Благодарю, – буркнул Фаберже и потянулся за куском пирога, лежавшим на голубом блюде.

Евгений сидел по правую руку от отца и, слегка постукивая маленькой серебряной ложечкой по фарфоровой чашке, размешивал кусковой сахар. Выглядел он весьма задумчивым. За столом не было привычного оживления, только хозяйка, понимая настроение хозяина, осыпала его домашними новостями, до которых ему не было никакого дела. С ее слов выяснилось, что кухарка Груня скоро должна родить (странно, что он прежде не замечал ее беременность, а ведь проходил мимо нее едва ли не пять раз на дню). Дворник Ибрагим вдруг заболел, и сейчас двор подметает его племянник, тоже расторопный малый. А у горничной Ксении вернулся с фронта покалеченный муж, оторвало левую ступню. Но зато живой…

Казалось, что новости будут литься на Карла Густавовича бесконечно. Он лишь шумно отпивал из блюдечка и как-то зло заедал напиток сдобным пирогом с капустой.

– Я тут видел Ивана Борисыча Лидваля, – вдруг глухо заговорил Фаберже, поставив на стол пустую чашку. Евгений перевел взгляд на отца. – Столкнулись мы с ним в банке. Он как раз выходил, а я туда направлялся… Рассказал, что у него в доме большевики все выгребли подчистую! Даже спичек не оставили, чтобы камин распалить. Открыл он свой портсигар, чтобы папироску с горя выкурить, так проходивший мимо солдат и этот портсигар реквизировал. А он был подарен покойной супружницей… Едва ли не единственное, что от нее осталось… Когда он мне все это говорил, у него слезы на глазах наворачивались. Думал, заплачет… Но нет, выдюжил!

– Да, нелегко ему… А в банк он по какому делу заходил? – спросил Евгений.

Аппетита у него тоже не было, жевал больше по обязанности. Вкуса любимого шницеля, заботливо приготовленного матушкой, почти не ощущал.

– Позвонили ему из банка, сказали, что у них имеется какое-то важное дело, – ядовито хмыкнул Карл Густавович. – Ведь фабрику его национализировали. Думал, что хотя бы дадут компенсацию, ведь там столько построек, а сколько земли! Так что вы думаете? Вместо денег они подсунули ему на подпись какую-то бумагу, в которой было написано, что он не имеет к банку никаких претензий!

– И что же Иван Борисович?

– Ты же его знаешь… Он весьма деликатный человек. Поблагодарил за оказанную любезность и вышел вон!

Уверенно отрезав небольшой кусок от шницеля, Евгений заметил:

– Честно говоря, даже не знаю, кого следует больше бояться: налетчиков или чекистов.

– Больше следует бояться чекистов. Они забирают все до последнего гвоздя на какие-то там свои революционные нужды. А налетчики хоть чего-то оставляют, – буркнул Карл Густавович. – Августа, дорогая, налей мне, пожалуйста, еще чашечку чая, и обязательно с долькой лимона. А пироги хороши! – неожиданно улыбнулся он и добавил: – Есть хоть какая-то отрада в этой жизни.

– Но ведь чекисты как-то борются с преступниками и налетчиками, – возразила Августа. – Мне все время вспоминается семнадцатый год, когда и на улицу нельзя было выйти. Одна пальба! А сейчас хоть какой-то порядок восстановился.

К Евгению возвращался утраченный аппетит, отрезав очередной кусок мяса, он быстро его сжевал и заговорил:

– Матушка, а вы думаете о том, зачем они ловят этих бандитов? Чтобы не делиться! Конкурентов своих отлавливают. Потому что чекистам от каждой экспроприации, как они изволят выражаться, поступает двадцать процентов. В действительности, я думаю, что и больше… Какой же ненормальный будет потом пересчитывать все то, что у него изъяли, а потом еще и возражать им? Ведь за такое они и к стенке могут поставить! А еще полагается от изъятого пять процентов осведомителю, что навел их на богатого клиента. Так что бьются они за каждый рублик! Просто одни бандиты, прикрываясь законом, обезвреживают других бандитов. Но нам, собственно, от этого не легче.