Тем временем состояние Карвена все росло и росло. Он фактически монопольно торговал селитрой, черным перцем и корицей и с легкостью превзошел другие торговые дома, за исключением дома Браунов, в импорте медной утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и различных английских товаров. Такие купцы, как Джеймс Шрин из Чипсайда, на лавке которого красовался слон, Расселлы, торговавшие напротив Большого моста под вывеской «Золотой орел», или Кларк и Найтингейл, владельцы харчевни «Рыба на сковородке», почти полностью зависели от него, ибо он владел большей частью их недвижимости; договоры же с местными винокурами, с коневодами и маслоделами из Наррагансета и со свечных дел мастерами из Ньюпорта превратили его в одного из наиболее крупных торговцев колонии.

Подвергнутый своеобразному остракизму, Карвен все же порой демонстрировал наличие у него чувства гражданского долга. Когда сгорело здание колониальной администрации, он щедро подписался на значительную сумму для устройства серии благотворительных лотерей, благодаря которым в 1761 году было построено новое кирпичное здание, по сей день красующееся на главной улице города. В том же году он помог перестроить Большой мост, разрушенный октябрьским ураганом. Он восстановил публичную библиотеку, сгоревшую при пожаре, и сделал огромное количество покупок на благотворительном базаре, на выручку от которого были вымощены булыжником грязная улица Маркет-Парад и изрезанная глубокими колеями Таун-стрит, да еще были устроены особые дорожки для пешеходов. К тому времени он уже выстроил себе не отличающийся особой оригинальностью, но внушительный новый дом, двери которого представляют собой шедевр резьбы по дереву. Когда в 1743 году приверженцы Уайтфилда[36] отделились от Церкви-на-Холме доктора Коттона и основали новую церковь во главе с деканом Сноу по ту сторону Большого моста, Карвен присоединился к ним, хотя так и не стал ревностным прихожанином. Однако впоследствии он снова начал проявлять набожность, очевидно желая рассеять павшую на него тень, ибо сознавал, что зловещие слухи могут сильно повредить его торговым делам.

Наблюдая за тем, как этот странный бледноликий человек, на вид совсем не старый, хотя на самом деле ему исполнилось не менее ста лет, изо всех сил пытается рассеять сложившуюся вокруг него атмосферу ненависти и неопределенного, беспричинного страха, люди испытывали одновременно жалость, смутное беспокойство и презрение. Но сила богатства и легковерие людей так велики, что предубеждение против Карвена ослабло, особенно после того, как прекратились исчезновения моряков. К тому же его перестали замечать на кладбищах, что, впрочем, могло свидетельствовать всего лишь о его удвоенной осторожности. Одновременно перестали распространяться слухи о жутких воплях, доносившихся с его фермы в Потаксете, и о странных вещах, которые там творились. Количество провизии, которую ему доставляли, оставалось неестественно велико – по-прежнему на ферму гнали целые стада овец и привозили цельные туши в городской дом. Вплоть до последнего времени, когда Чарльз Вард стал изучать его бумаги и счета, хранившиеся в библиотеке Шепли, никому – за исключением этого любознательного юноши, потрясенного своими открытиями, – не пришло в голову провести сравнение между поразительным множеством чернокожих, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766 года, и ничтожным количеством чеков, удостоверяющих продажу этих рабов работорговцам, чей рынок находился у Большого моста, или окрестным плантаторам. Да, этот ужасный человек отличался хитростью и изобретательностью – качествами, которые он полностью использовал, когда возникала необходимость.

Но как и следовало ожидать, запоздалые старания Карвена не увенчались успехом. Все продолжали избегать его, никто ему не доверял – уже то, что в глубокой старости он выглядел почти юношей, внушало подозрения, – и он понял, что в конце концов это может обернуться потерей его внушительного состояния. Его сложные изыскания и опыты, какими бы они ни были, требовали нешуточных расходов, и, поскольку переезд на новое место лишал его преимуществ в торговых делах, которых ему удалось добиться, начинать все снова где-нибудь в другом городе не имело смысла. Логика подсказывала, что нужно поддерживать добрые отношения с горожанами, чтобы рассеять окружавшую его атмосферу угрюмой сдержанности, подозрительности и страха. Его очень беспокоили клерки, зарабатывавшие все меньше с начавшимся застоем в его делах и не бросавшие работу только потому, что никто другой не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов только хитростью, привязывая их к себе каким-либо способом – залогом, заемным письмом или шантажом, прознав что-нибудь компрометирующее. В этом Карвен обнаруживал необыкновенную ловкость. За последние пять лет жизни он выведал такие вещи, которые, казалось, могли быть известны лишь давно умершим, и постоянно держал эти секреты наготове.

Вот тогда-то хитрый торговец и предпринял последнюю отчаянную попытку восстановить свое положение в городе. Отшельник по природе, он надумал заключить выгодный брак, избрав в жены девушку из уважаемого семейства. Быть может, существовали и более глубокие причины, побуждавшие его заключить подобный союз; причины, находящиеся так далеко за пределами доступных нам знаний, что лишь в бумагах, найденных через полтора столетия после его смерти, можно было отыскать к ним какой-то ключ; но ничего определенного так никто и не узнал. Конечно, Карвен понимал, что обычное ухаживание вызовет только ужас и отвращение, поэтому он стал искать подходящую избранницу, на родителей которой мог оказать давление. Это было не так-то легко, поскольку у него были довольно высокие требования относительно красоты, образования и общественного положения невесты. Наконец он остановился на дочери лучшего и старшего из находящихся у него на службе капитанов морских судов, вдовца с безупречной родословной и репутацией, которого звали Джеймс Тиллингест. Его единственная дочь Элиза отличалась всеми вообразимыми достоинствами, кроме одного: она не была богатой наследницей. Капитан Тиллингест полностью находился под влиянием Карвена и, когда тот вызвал капитана в свой дом с высоким куполом, находящийся на вершине Пауэр-лейн, и чем-то пригрозил, согласился благословить этот чудовищный союз.

Элизе Тиллингест в то время было восемнадцать лет, и она получила наилучшее воспитание, какое мог позволить себе ее отец при своих стесненных обстоятельствах. Она посещала школу Стивена Джексона, что напротив Ратуши, и прилежно училась рукоделию и домоводству у своей матушки, которая умерла от оспы в 1757 году. Вышивки Элизы, сделанные ею в девятилетнем возрасте, в 1753 году, можно увидеть в одном из залов исторического музея Род-Айленда. После смерти матери Элиза сама вела все хозяйство с помощью единственной чернокожей старухи служанки. Должно быть, споры между девушкой и ее отцом относительно брака с Карвеном были весьма бурными; но дневники и мемуары о них не упоминают. Известно лишь, что ее помолвка с Эзрой Виденом, молодым штурманом на пакетботе Кроуфорда под названием «Энтерпрайз», была расторгнута, а брачный союз с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в баптистской церкви в присутствии самого избранного общества, цвета городской аристократии; брачная церемония была совершена Сэмюэлем Винсоном-младшим.

«Газетт» очень коротко упомянула об этом событии, и в большинстве сохранившихся экземпляров заметка была вырезана или вырвана. После долгих поисков Вард нашел единственный нетронутый номер «Газетт» в частном архиве коллекционера и прочел его, забавляясь старомодно-учтивыми оборотами: