Доктор сказал, что должен немедленно видеть Чарльза Варда по очень важному делу. Он не примет никаких отговорок, а если его не пустят, то об этом сразу же будет доложено старшему мистеру Варду. Мулат стоял в нерешительности и придержал дверь, когда Виллет попытался толкнуть ее, но доктор еще громче повторил свое требование. Затем из темноты дома раздался шепот, от которого у доктора по спине побежали мурашки.
– Впусти его, Тони, – сказал странный голос. – Сейчас столь же подходящее время для разговора, как и любое другое.
Но каким бы пугающим ни был этот низкий, словно отдающийся эхом голос, доктор Виллет еще сильнее испугался в следующую минуту, когда доски пола заскрипели и из темноты показался говоривший – это был Чарльз Вард собственной персоной.
Тщательность, с которой доктор Виллет впоследствии восстановил разговор с Чарльзом, вызвана тем, что он придавал особое значение этому периоду. Именно тогда личность Чарльза Декстера Варда претерпела окончательную трансформацию – мозг, порождавший мысли и слова нынешнего Чарльза Варда, уже не имел ничего общего с мозгом того человека, за ростом и развитием которого он наблюдал в течение двадцати шести лет. Научная полемика с доктором Лайманом побудила его стремиться к максимальной точности, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза Варда тем днем, когда родители получили от него первое письмо, напечатанное на машинке. Стиль писем, которые он регулярно отправлял им, совершенно не похож на стиль Варда. Он чрезвычайно архаичен, словно внезапное перерождение автора писем высвободило целый поток мыслей и впечатлений, которые он бессознательно приобрел в дни своего детского увлечения стариной. В них наблюдается явное стремление казаться современным, но от их духа, не говоря уже о языке, явственно веет прошлым.
Дух прошлого сквозил и в каждом слове, в каждом движении Варда, когда он беседовал с доктором в полумраке старого деревянного дома. Он поклонился, указал Виллету на кресло и заговорил сиплым шепотом, причину которого сразу же попытался объяснить.
– Я изрядно застудил горло, – начал он, – и едва не подхватил чахотку от этих треклятых речных миазмов[61]. Не взыщите, прошу вас, за мою речь. Я предполагаю, вы явились от батюшки, дабы взглянуть, как обстоят мои дела. Смею надеяться, что ваш рассказ не представит ему никаких резонов для беспокойства.
Виллет очень внимательно прислушивался к скрипящим звукам голоса Чарльза, но еще более внимательно всматривался в его лицо. Он чувствовал, что здесь не все ладно, вспомнив, что рассказывали ему родители Варда о внезапном страхе, поразившем в ту памятную ночь их слугу. В комнате стоял полумрак, но доктор не попросил открыть хотя бы один ставень. Вместо этого он сразу перешел к делу и прямо спросил молодого Варда, почему тот не дождался его визита, о котором так отчаянно умолял менее недели тому назад.
– Я как раз к этому вел речь, – ответил хозяин дома. – Вам должно быть известно, что я страдаю сильным нервным расстройством и часто делаю и говорю странные вещи, в которых не отдаю себе отчета. Не раз я заявлял вам, что нахожусь накануне великих открытий и свершений, и само величие их заставляет меня по временам терять голову. Мало найдется людей, которые не почувствуют страха перед тем, что мной обнаружено, но теперь уже недолго остается ждать. Я был глупцом, когда согласился на этих стражников и на сидение дома, ибо сейчас мое место здесь. Я знаю, что обо мне злословят любопытствующие соседи. Может статься, тщеславие – эта слабость, присущая всем людям, – побудило меня иметь о себе слишком высокое мнение. Однако нет ничего дурного в том, что я делаю, пока я делаю сие правильно. Если вы соблаговолите подождать еще шесть месяцев, я покажу вам такое, что безмерно вознаградит вас за терпение. Вам также следует знать, что я нашел способ изучать науки, в которых преуспели древние, черпая из источника, более надежного, чем все книги. Вскорости вы сможете сами судить о важности сведений в области истории, философии и изящных искусств, кои я сделаю доступными посредством этого источника. Мой предок овладел всеми этими знаниями, но обделенные разумом ничтожные людишки толпой ворвались к нему в дом и убили. Теперь я по мере своих слабых сил воссоздал бо́льшую часть из утраченного предком. На этот раз ничего дурного не должно случиться, и менее всего я желаю неприятностей по причине собственных постыдных приступов малодушия. Умоляю вас, сэр, забудьте все, что я написал вам, и не опасайтесь ни этого дома, ни его обитателей. Доктор Аллен – весьма достойный джентльмен, и я должен принести ему извинения за все дурное, что написал о нем. Я бы желал не расставаться с ним, но у него были важные дела в другом месте. Он столь же ревностно относится к изучению сих наиважнейших материй. Должно быть, я, страшась величия стоящей перед нами задачи, невольно переносил этот страх на доктора Аллена как на своего ближайшего помощника.
Вард умолк; доктор тоже молчал, пребывая в растерянности. Он чувствовал себя в неловком положении, слушая, как молодой человек отрекается от своего письма. В то же время речь нынешнего Варда была очень неестественной и безусловно бредовой, тогда как отчаянное и трагическое послание явно принадлежало тому Чарльзу Варду, которого доктор знал с детских лет. В попытке вернуть былой доверительный тон их бесед Виллет упомянул кое-какие эпизоды их прежних встреч и был неожиданно и глубоко потрясен результатами этой попытки (сходное потрясение испытали впоследствии и другие врачи-психиатры). Как выяснилось, из памяти Чарльза начисто изгладились целые пласты, связанные с его собственной жизнью и событиями новейшего времени, и в то же время всплыли исторические сведения, приобретенные в пору его увлечения стариной, – то есть подсознательное прошлое вытеснило его современную индивидуальность. Осведомленность молодого Варда обо всем, что имело отношение к далекому прошлому, приобрела прямо-таки пугающий и нездоровый характер, так что он даже пытался ее скрыть. Впрочем, это ему не удавалось – когда Виллет заговорил об истории города, изучением которой Чарльз увлекался с детских лет, в ответах собеседника то и дело встречались подробности, какие вряд ли могли быть известны современному человеку, и доктор невольно вздрагивал, слушая бойкую речь Чарльза.
Трудно было представить, откуда молодой человек узнал, как свалился парик с головы толстого шерифа, когда тот перегнулся через бортик ложи при исполнении пьесы в Театральной академии мистера Дугласа на Кинг-стрит в пятницу 11 февраля 1762 года, или как актеры неудачно сократили текст пьесы Стила «Совестливые влюбленные»[62], испортив ее до такой степени, что можно было лишь радоваться решению городского совета, который две недели спустя закрыл театр по настоянию общины баптистов. Старые письма вполне могли содержать упоминание о том, что «бостонская коляска Томаса Себина была дьявольски неудобной», но какой даже самый выдающийся исследователь колониального периода мог знать, что скрип новой вывески Эпенетуса Олни (он велел намалевать на ней аляповатую корону после того, как переименовал свою таверну в «Королевский кофейный зал») был в точности похож на первые звуки новомодной джазовой пьесы, часто звучащей по радио в Потаксете?
Однако Вард недолго распространялся на подобные темы, дав понять, что его более не интересуют ни современность, ни старина. Было совершенно ясно, что он желает лишь удовлетворить любопытство посетителя, чтобы тот поскорее убрался восвояси и больше не приходил. Очевидно, с этой целью он предложил Виллету показать дом и провел его по всем комнатам, от подвала до чердака. Доктор внимательно присматривался к обстановке и заметил, что стоявших на виду книг было слишком мало – явно недостаточно для того, чтобы заполнить зияющие пробелы на книжных полках домашней библиотеки Чарльза. Он понял также, что так называемая лаборатория устроена весьма небрежно, явно для отвода глаз. Без сомнения, настоящие библиотека и лаборатория располагались где-то в другом помещении, но где именно, угадать было невозможно. Итак, потерпев полную неудачу и не узнав ничего определенного, Виллет к вечеру возвратился в город и обо всем рассказал мистеру Варду. Они пришли к общему мнению, что юноша окончательно сошел с ума, но решили не спешить с принятием мер, сочтя необходимым и дальше держать в полном неведении миссис Вард, какой бы помехой этому ни были странные письма ее сына.
