Он также открыл дневник Карвена, тщательно выбрав самое невинное место, и позволил Виллету ознакомиться с почерком. Доктор очень внимательно рассмотрел неразборчивые и вычурные буквы и отметил, что и почерк, и стиль характерны для семнадцатого столетия, хотя автор дневника дожил до восемнадцатого века, так что с этой точки зрения подлинность документов не вызывала сомнений. Сам по себе текст был довольно обычным, и Виллет запомнил только фрагмент:

Когда, дочитав до этого места, доктор Виллет перевернул страницу, его немедленно прервал Вард, который почти выхватил дневник из его рук. Все, что доктор успел увидеть на открытой странице, была пара коротких фраз, но они почему-то врезались ему в память. Там говорилось: «Стих из Книги Проклятого был прочтен пять раз в Страстную Пятницу и четыре раза в канун Праздника Всех Святых, и я надеюсь, что сия Вещь зародится во Внешних Сферах. Это привлечет Того, Кто Придет, если быть уверенным, что таковой будет, и станет помышлять он лишь о Прошлых вещах и заглянет назад через Все прошедшие годы, так что я должен иметь готовые Соли либо то, из чего приготовлять их».

Виллет ничего больше не увидел, но беглого взгляда на страницу дневника было достаточно, чтобы ощутить смутный ужас перед изображенным на портрете лицом Карвена, который, казалось, насмешливо смотрел на него с панели над камином. Долгое время после этого его преследовало странное чувство, бывшее, как он понимал, не более чем игрой воображения: ему казалось, что глаза портрета живут собственной жизнью и имеют обыкновение поворачиваться в ту сторону, куда движется юный Чарльз Вард. Перед уходом доктор остановился перед изображением, чтобы рассмотреть его поближе, поражаясь сходству с Чарльзом и запоминая каждую деталь этого загадочного облика. Он отметил даже небольшой шрам или углубление на гладком лбу над правым глазом. «Художник Космо Александер был достоин своей славной родины Шотландии, взрастившей Реборна[56], а учитель достоин своего знаменитого ученика, Джилберта Стюарта», – заключил доктор по завершении осмотра.

Получив уверения от доктора, что душевному здоровью Чарльза ничто не угрожает и что он занят исследованиями, которые могут принести удивительные результаты, родители Варда отнеслись сравнительно спокойно к тому, что в июне юноша решительно отказался посещать колледж. Он заявил, что должен заняться гораздо более важными вещами, и выразил желание отправиться на следующий год за границу, чтобы найти кое-какую информацию о Карвене, отсутствующую в американских источниках. Вард-старший, отклонив это желание как абсурдное для молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать лет, нехотя согласился с тем, что Чарльз не будет продолжать систематическое образование. Итак, после далеко не блестящего окончания школы Чарльз в течение трех лет занимался оккультными науками и поисками на городских кладбищах.

Его считали эксцентричным, а он по-прежнему старался избегать встреч со знакомыми и друзьями родителей и лишь изредка совершал поездки в другие города, чтобы прояснить те или иные не вполне понятные ему записи. Однажды он отправился на юг, чтобы поговорить с чудаковатым стариком-мулатом, обитавшим в хижине среди болот, о котором газеты напечатали статью, заинтересовавшую Варда. Он также посетил одно небольшое горное селение, откуда пришли вести о совершающихся там удивительных ритуалах. Но его родители все еще не разрешали ему совершить путешествие в Старый Свет, чего он так страстно желал.

Став совершеннолетним в апреле 1923 года и получив до этого наследство от дедушки с материнской стороны, Вард наконец-то смог отправиться в Европу. Он ничего не говорил о предполагавшемся маршруте, кроме того, что его исследования требуют посещения разных мест, но обещал регулярно и подробно писать родителям. Видя, что переубедить сына невозможно, они перестали препятствовать его намерениям и, напротив, помогли по мере сил. И вот в июне молодой человек отплыл в Ливерпуль под прощальные благословения родителей, которые проводили его до Бостона и махали платками на пирсе до тех пор, пока пароход не скрылся из виду. Письма сына сообщали о его благополучном прибытии и о том, что он нашел хорошую квартиру на Рассел-стрит в Лондоне, где и намеревался проживать, пока не изучит все интересующие его источники в Британском музее. О своей повседневной жизни он писал очень мало, очевидно, потому, что писать было нечего. Чтение и химические опыты занимали все его время, и он упоминал в письмах лабораторию, которую устроил в одной из своих комнат. Он ничего не сообщал о своих прогулках по этому замечательному городу и не описывал лондонские пейзажи с древними куполами и колокольнями, с манящей перспективой сплетающихся аллей и улиц, где за каждым поворотом можно открыть новый потрясающий пейзаж. Родители сочли его молчание на сей счет добрым знаком, указывающим на то, в какой степени их сын был увлечен новым объектом исследований.

В июне 1924 года Вард сообщил о своем переезде из Лондона в Париж, куда он пару раз ненадолго выбирался и до этого, чтобы ознакомиться с материалами, хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие три месяца он посылал лишь открытки с адресом на улице Сен-Жак, коротко сообщая, что занимается изучением редких рукописей в одной из частных коллекций. Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там американских туристов не передавал Варду-старшему известий о его сыне. Затем наступила пауза, а в октябре Варды получили цветную открытку из Праги, извещавшую, что Чарльз находится в этом древнем городе, чтобы побеседовать с неким человеком весьма преклонного возраста, который предположительно был последним живым носителем уникальных сведений об открытиях средневековых ученых. Далее Чарльз отправился в Нойштадт и оставался там до января, затем прислал несколько открыток из Вены, сообщая, что находится здесь проездом по пути на восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из корреспондентов и коллег, также изучавший оккультные науки.

Следующая открытка пришла из Клаузенбурга в Трансильвании; в ней Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона Ференци, чье имение находилось в горах восточнее Ракуса, и просил писать ему туда на имя этого благородного дворянина. Еще одна открытка была получена из Ракуса, куда, по словам Варда, барон прислал за ним свой экипаж, чтобы перевезти из города в горы. Затем наступило длительное молчание. Он не отвечал на многочисленные письма родителей вплоть до мая, когда сообщил, что вынужден расстроить планы матери, желающей встретиться с ним в Лондоне, Париже или Риме в течение лета, – Варды решили также совершить поездку в Европу. Его работа, писал Чарльз, занимает так много времени, что он не может оставить имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд ли родители захотят его посетить. Он расположен на крутом склоне в горах, заросших густым лесом, и простой люд избегает этих мест, так что любому посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам барон не такой человек, чтобы понравиться благопристойным, консервативным пожилым жителям Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить отвращение, и он невероятно стар. Было бы лучше, писал Чарльз, если бы родители подождали его возвращения в Провиденс, что произойдет в скором времени.