– Но она же просто ужасна! Отвратительна! Где только вы ее откопали, Эмброуз? – воскликнула Кларисса.

– В Лондоне. У одного знакомого. Возможно, это единственная уцелевшая копия частей тела королевских детей, сделанных для королевской семьи в резиденции Осборн, как говорят, руками Мэри Торникрофт. Возможно, это бедняжка Пусси[17], старшая дочь монарха. А может, перед нами мемориальный предмет. А если она вам не нравится, Кларисса, то вам нужно посмотреть коллекцию в Осборне. У вас сложится ощущение, что вы попали в Музей холокоста, как будто принц-консорт спускался в королевскую детскую с мачете, хотя, возможно, бедняге и правда этого хотелось.

Кларисса возразила:

– Она просто омерзительна! Что овладело вами, когда вы ее купили, Эмброуз? Избавьтесь от нее.

– Ни за что. Возможно, она уникальна. Я считаю, это прекрасное дополнение к моей «малой» викторианской коллекции.

Роума произнесла:

– Я видела экспозицию в Осборне. Меня она тоже ужаснула. Зато такая выставка позволяет по-новому взглянуть на мышление человека Викторианской эпохи, в частности на мышление самой королевы.

– Это позволяет по-новому взглянуть на мышление Эмброуза.

Айво тихо сказал:

– С точки зрения обработки мрамора вещь хорошо сделана. Возможно, вас пугают именно ассоциации. Смерть или расчленение ребенка всегда наводит на печальные мысли, вам так не кажется, Кларисса?

Но Кларисса словно его не слышала. Отвернувшись, она сказала:

– Ради Бога, давайте не будем об этом спорить. Просто избавьтесь от нее, Эмброуз. А теперь мне нужно выпить и пообедать.

В полумиле от берега Саймон Лессинг, плывший до этого медленным размеренным кролем, перевернулся на спину и устремил взор за горизонт. На море никого больше не было. Наедине с этой огромной толщей воды было сложно представить, что за ним тоже осталась лишь пустота: остров и дворец скрылись за волнами тихо и без сопротивления, так что теперь он в одиночестве дрейфовал в синей бесконечности моря. Это искусственно созданное ощущение оторванности ото всех и вся волновало, но не пугало его. Как и все, что было связано с морем. Именно в этой стихии он чувствовал себя гармонично: ощущение вины, беспокойство, страх потерпеть неудачу смывались ласковыми и вечными водами, как будто его заново крестили и он искупил все грехи.

Он радовался, что Кларисса не попросила его присоединиться к остальным гостям для осмотра замка. Там были комнаты, на которые ему хотелось бы взглянуть, но он и сам успеет это сделать. А так у него появился очередной предлог избежать ее общества. Он не хотел плавать чаще, чем два раза в день, иначе это могло показаться странным, как будто он специально избегает людей. Зато теперь он сможет с легкой душой поинтересоваться, позволено ли ему побродить по замку. Вероятно, уик-энд окажется не таким ужасным, как он думал.

Ему стоило лишь погрузиться глубже – и его обожгла бы струя холодного течения. Но сейчас он плавал подобно орлу, раскинувшему крылья под солнцем, чувствуя, как волны плещутся вокруг, осторожно поглаживая его грудь и руки, как в ванне. Время от времени он опускал лицо под воду и открывал глаза, видя перед собой тонкую зеленую пленку, так что вода омывала глазные яблоки. И где-то в глубине души зрело ничуть не пугающее, а даже почти успокаивающее осознание того, что стоит только отпустить себя, отдаться силе и нежности моря, и никогда больше его не посетит чувство вины, или беспокойство, или страх неудачи. Он знал, что не сделает этого. Эта мысль была сродни маленькой прихоти, с которой, как с лекарством, можно было безопасно экспериментировать до тех пор, пока доза оставалась маленькой и он контролировал ситуацию. А он контролировал. Через пару минут настанет время повернуть к берегу, задуматься об обеде и Клариссе и о том, как пережить ближайшие два дня без каких-либо проблем или катастроф. Но сейчас он наслаждался этим спокойствием, этой пустотой, этой целостностью.

Только в такие мгновения он мог думать об отце без боли. Должно быть, так он и умер, когда плавал в одиночестве по Эгейскому морю в то летнее утро. Он понял, что приливная волна слишком сильна, и, наконец, сдался без боя, без страха, отдавшись морю, которое так любил, объяв его величие и спокойствие. Саймон так часто рисовал в воображении эту смерть, когда плавал в одиночестве, что старые кошмары почти изжили себя.

Он больше не просыпался в темноте в предрассветные часы, как в первые месяцы, когда узнал о смерти отца, потея от ужаса, отчаянно цепляясь за одеяло, тянувшее его вниз. Он проживал каждую секунду этих страшных минут, вглядываясь в воспаленные от морской воды глаза и наблюдая мучительную агонию при виде потерянного, отдаляющегося, недосягаемого берега. Но все произошло не так. Это не могло произойти так. Его отец умер спокойно в своей великой любви, без сопротивления и в гармонии с собой.

Настало время поворачивать. Саймон изогнулся под водой и снова поплыл размеренным кролем, делая мощные рывки. И вот его ноги коснулись гальки, и он вытащил себя на берег, замерзший и уставший больше, чем ожидал. Подняв голову, он с удивлением увидел, что кто-то ждет его – неподвижная фигура в темной одежде, стоявшая, словно страж, у кучи его одежды. Он вытер глаза и увидел, что это Толли.

Он подошел к ней. Сначала она молчала, потом наклонилась, подняла его полотенце и протянула ему. Задыхаясь и дрожа, он принялся вытирать руки и шею, смущенный ее пристальным взглядом, недоумевая, зачем она пришла.

– Почему вы не уедете? – спросила она.

Должно быть, она увидела, что он не понимает ее, и повторила:

– Почему вы не уедете? Не оставите это место? Не оставите ее? – Ее голос, как всегда, был тихим, но строгим, почти без эмоций. Он вперил в нее взгляд изумленных глаз из-под мокрых волос.

– Оставить Клариссу? С какой стати? О чем вы?

– Она не хочет вас здесь видеть. Вы разве не заметили? Вы несчастливы. Зачем притворяться и дальше?

Саймон возмущенно выкрикнул:

– Но я счастлив! И куда мне идти? Моя тетя не хочет, чтобы я возвращался. Денег у меня нет.

Она сказала:

– У меня в квартире есть свободная комната. Для начала можете пожить там. Ничего особенного, обычная детская комната. Но вы можете остаться там, пока не найдете что-то получше.

Детская комната. Он вспомнил: он слышал, что у нее когда-то был ребенок, девочка, которая умерла. Не стоило упоминать о ней сейчас. Он не хотел о ней думать. Он и так достаточно много думал о смерти и угасании.

– Но как я что-то найду? На что я буду жить? – спросил он.

– Вам ведь семнадцать, не так ли? Вы не ребенок. Сдали уже пять экзаменов стандартного уровня. Вполне можете найти работу. Я работала уже в пятнадцать. Многие дети сейчас начинают еще раньше.

– Но что я буду делать? Я собирался стать пианистом. Мне нужны деньги Клариссы.

– Ах да, – произнесла она. – Вам нужны деньги Клариссы.

«Как и вам», – подумал он. В этом-то все и дело. Он почувствовал прилив уверенности, завидев взрослую хитрость. Он не настолько мал, чтобы его было так легко одурачить. Ведь он всегда чувствовал, что не нравится ей, ловил эти презрительные взгляды, когда она готовила завтрак в те дни, что они оставались наедине, отмечал молчаливое негодование, с которым она собирала его грязное белье, убирала его комнату. Если бы не он, ей не надо было бы приходить чаще двух раз в неделю. И то она появлялась ради того, чтобы удостовериться – все в порядке. Разумеется, она жаждала от него избавиться. Вероятно, она рассчитывала, что Кларисса завещает ей что-нибудь. Должно быть, она лет на десять моложе, чем выглядит. В конце концов, она только служанка. Какое она имеет право расстраивать его, критиковать Клариссу, проявлять к нему снисхождение, предлагая свою жалкую маленькую комнатку, словно делает ему огромное одолжение? Должно быть, там ему будет так же плохо, как на Морнингтон-авеню. Еще хуже. Маленький дьяволенок у него на плече пытался подговорить его. Но несмотря на все сложности, только умалишенный мог отказаться от покровительства богатой Клариссы и сдаться на милость бедной Толли.