В соревновании за лучший порядок в отряде выиграли немцы. У них всегда были образцово застелены постели, и контролеры никогда не находили у них в шкафах животных. Немцы никогда не засовывали мокрые плавки в ботинки.

Затем слово мог взять каждый желающий и сказать все, что ему хочется, о лагере.

Переводчики переводили выступления. В лагере всем все нравилось. Вожатые улыбались. «Генерал» прямо сиял от удовольствия.

Но вот попросил слова Саша Козинцев. Он взял за руку Яшу Зайцева и сказал:

— Нам в лагере не нравилась одна вещь. Правда, Яша?

Яша не знал, что сказать, и потому всего лишь подтвердил:

— Да, нам не понравилось!

Все с интересом ждали, все хотели знать, что же ребятам в лагере не понравилось.

— Девочки нам не нравились! — выкрикнул Саша. — Ну, скажи, Яша!

— Да, девочки нам не нравились! — подтвердил опять Яша.

— Они совсем на нас не обращали внимания! Одна Ивонна Валль дала нам гребенки, — сказал под общий смех Саша.

— Да, она дала, — подтвердил Яша.

— Но и то только потому, что мы просили их у нее два дня! — добавил Саша.

— Да! — кивнул головой Яша. — Мы просили два дня.

— А еще потому, что гребенки у нее не захотел взять Генка Балыкин, — закончил Саша.

— Вот и все! — и Яша состроил печальное лицо.

Все опять залились смехом. А Геня Балыкин показал Саше и Яше кулак.

И посыпались жалобы.

Шведам в трехдневном походе не, нравилась пища.

Петру Маковнику не понравились постели. Он предложил спать только наверху, а нижние постели выкинуть.

Гроздочка попросила Румяну сказать, чтобы в международных лагерях не было собак.

Арабы предложили, чтобы пища выдавалась, когда ее требует желудок. Большущими глазами они с упреком посмотрели на «генерала», раз уж повара не было.

Речь старшего пионервожатого — «генерала» — была короткой. С какой радостью он встречал ребят в «Зеленой долине» и как неохотно прощался с ними! Если бы где-нибудь на земле была такая долина, где он мог бы только встречать ребят, он отправился бы туда работать старшим вожатым.

…Линии белых и красных буйков покачивались на глади озера. Лодки высовывали из орешника свои задранные кверху носы. Бритта с Миланом сидели на берегу и играли круглыми камешками. Милан взял у Бритты камешек, расстегнул нагрудный карман своей белой рубашки и положил его туда. Бритта завернула светлый плоский камешек Милана в носовой платок и туго завязала его.

Бывшие строители уселись на своем понтоне. Он так и прогнулся под ними.

Ивонна опустила в воду свою узкую ладонь — ту, на которой после работы в бригаде у нее появилась мозоль, с которой она три дня ходила на медпункт.

Катка Барошова принесла с собой тетрадь, сидела на берегу и рисовала. Все ребята, которые сидели на понтоне, не поместились у нее на рисунке… Но Геня Балыкин там был. А из-за его спины выглядывал Геран. Под понтоном плавали водолазы: Румяна и морской волк Атанас. Плавали они, правда, только на рисунке. На самом деле они смотрели через плечо Катке и смеялись, глядя, как она рисует.

Раздались свистки вожатых. Нужно было идти готовить маски для прощального карнавала.

— Я буду «водяным»! — решил Геня Балыкин. — Есть у тебя зеленые трусы? — спросил он Гонзу. — Одолжишь мне? А вы раскрасите меня зеленым мелом! Хорошо?

Ребята охотно согласились.

— А ты знаешь, кто будет невестой «водяного»? — спросил Геню Гонза.

— Нет! Не знаю! — соврал Геня.

Не признался бы он и в том, почему ему пришла идея быть. «водяным». Геня снова «увидел» в воде смеющуюся Катку Барошову, как она ныряла, помахивая ладошкой над водой, «услышал», как она кричала: «Иди сюда, Катюшка! Иди-и-и! Катюшка, иди-и-и!»

Саша с Яшей, сделав несколько шагов, вернулись. Они поклонились плотине и сказали:

— Будь здорова, Колошничка!

Но на этот раз никто над ними не смеялся.

На лужайке стояли чемоданы, расставленные в пять рядов. Самым длинным рядом был шведский. Потом советский, болгарский, немецкий. В самом коротком ряду стояли семь арабских чемоданов.

Иностранцы уезжали.

Проводить их пришли все. Только повар остался в кухне сторожить пирог со сливами, чтобы тот не превратился в уголь.

Тут еще были Келсин и Бритта, Жираф, Селим и Румяна. Были тут Атанас, Геня, Эрнест, Вило и Геран. Саша с Яшей бегали еще около девчат, Юзуф набивал карманы еловыми шишками. Халима, Ингрид и Беник тихо стояли возле чемоданов.

Все еще были тут. Но иностранцев уже не было: друзья провожали друзей.

Ленард Седерберг, прозванный Жирафом, подошел к автобусам, которые стояли у ручья, выбрал из них самый запыленный и пальцем нарисовал на нем жирафа, шея которого была грустно свешена, а из глаз падали большие слезы.

Около Жирафа столпились ребята. Он обнял тех, кто стоял ближе к нему, своими длинными руками.

— Я, — он показал на себя, а потом на нарисованные слезы. — Жираф плачешь!

И тут как будто прорвалась плотина Колошнички: по щекам девочек полились потоки слез. Они стали обниматься.

— Не плачь, Катя! — плакала Келсин. — Мы встретимся в Артеке.

— Нет! Я знаю, что мы уже никогда не увидимся, — сказал, всхлипывая, Саша.

— Никогда, никогда! — повторял за ним Яша, как печальное эхо.

Вило стоял с Миланом и Петром Маковником. У Вило на груди вместо голубого пионерского галстука алел красный. Этот галстук подарил ему Милан, когда они чинили прокол.

Эти трое спокойно разговаривали. Им даже в голову не приходило сомневаться в том, что они увидятся.

— Если раньше не увидимся, то на Международном фестивале молодежи — определенно! — сказал Вило.

Ему легко было говорить! Как-никак ему было уже семнадцать.

— А пока будем переписываться! — предложил Петр Маковник.

— Конечно! — подтвердил Милан. — Давайте договоримся, на каком языке будем писать. Мы немножко знаем немецкий, а ты — немножко чешский. А откуда ты знаешь чешский, Вило?

— У меня в Чешских Вудейовицах есть друг, Зденко, — сказал Вило. — Мы переписываемся с ним с четвертого класса. Два года назад в каникулы я приезжал к нему. А потом он гостил у нас. Вот тогда я немного и научился. Вы будете писать по-немецки, — сказал Вило, — я вам — по-словацки. Мы будем возвращать друг другу письма с исправленными ошибками. Гут? Добре?

В кругу подруг стояла Румяна Станева. Она всех приглашала в Варну, на берег Черного моря.

— Вода у нас теплая, как соленый рыбный суп, — сказала она.

Девчата сквозь слезы засмеялись.

Пионервожатые, собравшиеся около «генерала», подошли к первому автобусу. Шофер взбежал по лесенке на крышу автобуса и показал на длинный ряд шведских чемоданов.

— Подавайте!

Шведские мальчишки бросились к багажу. Жираф и Геран начали мучиться с чемоданищем Ивонны, Гонза подмигнул Милану, забрал чемодан у шведов, и они с Миланом потащили его к автобусу. Чемодан пригибал их к земле точно так же, как месяц назад, и точно так же, как месяц назад, они оба держались героически. И все же было все не так, как месяц назад. Все было наоборот.

Шведские ребята воевали за свои чемоданы. Они сами хотели их нести. В разгаре работы Геран не заметил, что начал передавать вслед за шведскими чемоданами багаж советских ребят. Он уже бросил в руки шоферу голубой рюкзак Саши Козинцева, как вдруг к нему подскочил Яша Зайцев и, подавая свой коричневый чемодан, закричал:

— Мой тоже бери! Если Саша едет в Швецию, я тоже еду! Я его секретарь! Я секретарь! Понимаешь?

Шведы засмеялись. Они схватили Яшку вместе с его чемоданом, подбросили в воздух.

Вскоре на лужайке не оставалось уже ни одного чемодана.

— На посадку! — крикнул один из шоферов.

Подружки обнялись в последний раз, ребята стиснули друг другу руки в крепком пожатии.

Бритта Ганссон встала на ступеньку, обернулась и подала обе руки Милану, с трудом пробившемуся к ней через провожающих девочек.