— Нет, Витюша, опоздал я. Что скажут? Когда Советская власть на волоске держалась — не вступал, наверное, за свою шкуру дрожал. А теперь, когда победили, — запримазывался. Опоздал я, друг, опоздал…
ДОРОГА НЕ КОНЧАЕТСЯ
1
Опять дорога, опять мерный перестук колес. Чем дальше на юг уходит поезд, тем увереннее чувствует себя хозяйкой весна. В открытое окно, вместе с перегаром угля, врывается теплый ветер, запах полевых цветов и сирени.
Крепко, по-детски беспечно спит Аннушка. Ветер играет ее непокорными прядями на висках.
Николай Дмитриевич — у раскрытого окна облокотился на раму, любуется раскинувшейся под лунным светом степью, радуется тому, с какой быстротой скорый поезд пожирает версты.
Невольно вспомнилось, как они тащились к Волочаевке, заготовляя в пути дрова для паровозных топок. В памяти ясно встали события минувших лет. Они то грудились, то рассыпались: какой-нибудь смешной случай вытеснял важное, тогда на лице Томина играла улыбка, но вот вновь хмурились брови, в сердце легонько покалывало.
Томин, оторвавшись от дум, записывает:
«29 апреля 1924 года. Дорога от Оренбурга к Казалинску.
Настроение у меня ничего, только боязно, что заболею малярией, а вообще служить на окраине тоже кому-нибудь нужно. Погода уже теплая, к полудню было жарко. Едем степью, на которой ничего не растет, кроме тощей полыни и кое-какой захудалой растительности, видимо, совершенно бесполезной. Но среди полумертвой степи местами встречаются целые полянки тюльпанов, белых, желтых и розовых. И странно смотреть на эти цветы среди этого поля, и кажется, что они искусственные, как на рынке в Москве.
У меня возникает мысль: неужели нельзя оживить эту степь, засадить ее такими растениями, которые могут здесь выжить и укрепить почву? Сосной, лиственницей или еще чем-то. И возможно, к этим лесам будет притягивать осадки, и будут дожди, и, может, этот край оживится. За станцией Аральское море встречаются большие болота с водой и камышом. Я думаю их тоже можно использовать хотя бы для разведения риса…»
Анна Ивановна проснулась.
— Отоспался бы хоть за дорогу, — заботливо-укоризненным тоном сказала она мужу. — Ни ночью, ни днем не спишь, а там и вовсе некогда будет.
— На том свете, Аннушка, отосплюсь за все, — отшутился Николай Дмитриевич.
…Самарканд. Вечер. Жара схлынула, от арыков веет приятной прохладой. Анна Ивановна и Николай Дмитриевич сидят молча на ступеньках лестницы, прижавшись друг к другу. Впереди у ног раскинулся сад — ярко-красные и черно-бархатные розы, пышные пионы, кактусы, фруктовые деревья. Прекрасный южный сад, о котором супруги знали ранее только по книгам. Но Анна Ивановна словно и не видит этой красоты: ее глаза затуманены слезами.
Обо всем переговорено, все решено. Николай Дмитриевич едет в бригаду, а когда представится возможность, приедет туда и она. В противном случае — вернется на родину, в Куртамыш.
Взглянув на часы, Николай Дмитриевич быстро встал. Поднялась и Анна Ивановна.
— Анна, милая, ты меня не провожай. Знаешь, что я тяжело переношу расставания, а тут еще незнакомый город, и мне спокойнее будет, если ты останешься в квартире, — Николай Дмитриевич обнял жену, быстро вышел, захлопнув калитку.
Как будто что-то оборвалось в груди, Анна Ивановна опустилась на ступеньки, уткнулась лицом в колени и тихо заплакала.
Вдруг она почувствовала легкое прикосновение детских ручонок. Приподняв голову, увидела девочку лет пяти, в тюбетейке, коротких парусиновых штанишках, без рубашки. Девочка была темно-бронзовой от загара.
— Здравствуйте, меня зовут Зульфия. Мама просит кушать. Плакать не надо, будем скрипка играть, театр будем ходить, сад гулять, не надо плакать.
— Хорошая ты моя, — и Анна Ивановна взяла девочку на руки.
2
В долине реки Таорсу, между отрогами Вахшского хребта и горами Джилаиг, сгрудились строения кишлака Аксу. Вот уже семьдесят дней выдерживает здесь осаду Туркестанский полк. Кончились медикаменты, боеприпасы, продовольствие, бойцы умирают от ран и болезней. Все попытки установить связь с городом Куляб или со штабом фронта терпят провал.
Первомайский праздник встречали и провожали в атаках. А несколько дней спустя басмачей словно ветром выдуло из долины.
— Какую еще каверзу затевают? — думал командир полка Щербаков, изучая донесения разведчиков.
Часть банд, объединившись, ушла в Бальджуан, другая — в район Саргозана.
В одну из лунных ночей, про которые обычно говорят: «Хоть иголки собирай», разведчики обнаружили вблизи Джартепа лагерь. Он словно из-под земли вырос. Палаток было так много, что казалось здесь остановилась армия.
По расщелинам и шершавым выступам скал подползли ближе, прислушались. Лагерь словно вымер. Ползут дальше. Еще, еще… И, о радость! До острого слуха командира эскадрона донесся русский говор.
Оставив своих друзей в укрытии, он встал и во весь рост пошел вперед.
— Стой! Кто идет? — окликнул часовой и щелкнул затвором.
— Свой, от Щербакова, — громко ответил кавалерист.
Разведчика привели в лагерь.
— От Щербакова? — удивился начальник караула.
— Да! Нада командир.
— Только пришел с обхода постов, лег отдохнуть.
— Дело срочна.
— Тогда одну минутку, — начальник караула скрылся в палатке.
— Ну, какого же шута не разбудил сразу, — донесся недовольный голос из палатки. — Зови!
У командира эскадрона захолонуло сердце: он услышал знакомый голос. «Узнает или нет?»
Томин встретил вошедшего стоя, на плечи накинута шинель, русая бородка аккуратно подстрижена, щеки чисто выбриты. Под шинелью туго перетянутая ремнем гимнастерка, через плечо — шашка, пистолет.
— Мы с вами не воевали в Сибири? — прищурившись, рассматривая командира при тусклом свете коптилки, спросил Томин. — Что вы молчите? — Томин ближе подошел к нему. — Неужели?! Ахмет! Нуриев! — радостно выкрикнул Николай Дмитриевич и схватил друга в объятия…
— Антип, как бы там насчет чайку сообразить? — обратился Томин к ординарцу.
— Подогреть надо, — ответил тот и скрылся за брезентовой дверью.
— Позови, друг, своих.
Томин усадил разведчиков вокруг стола, начал расспрашивать.
— Как же ты решился?
— Наш отец старый разведчик, не ошибается, — ответил Нуриев, кивая головой в сторону Худайберды Султанова, высокого, жилистого старика.
Баранов принес чайник, гости выложили из мешков тонкие лепешки, при виде которых Томин пришел в восторг.
— О, такие я ел в Куртамыше, Аннушка моя пекла…
Султанов рассказал об обстановке, с кем приходится воевать, сколько басмачей, назвал фамилии главарей, дал им подробную характеристику. Томин внимательно слушал.
— Выходит, что басмачи воевать умеют и сражаются отчаянно, — подытожил Томин.
— Когда курица падает в воду, тоже плавает, — ответил Султанов.
— Вы, отец, хорошо по-русски говорите. Где научились?
— Как у русских говорится: нужда заставит калачики есть. Вот и меня нужда заставила изучать русский, киргизский, казахский, английский, украинский, молдавский, да я уж и сам забыл, какие языки знаю, — широко улыбаясь, проговорил восьмидесятилетний узбек.
— Эх, отберу я вас у Щербакова. Пойдете?
— Как командир…
— Вот и договорились.
— У меня отряд добровольцев.
— Вместе с отрядом, — улыбнулся Томин.
Вечером с развернутым знаменем бригада Томина вошла в Аксу.
3
Басмачи рассчитывали, что вновь прибывшая армия сразу же начнет военные действия. Но Томин не спешил с боями. Он приказал помыть всех в бане, прожарить над раскаленными углями белье, постирать и починить обмундирование, посадил сапожников ремонтировать обувь. Сразу же организовали походный госпиталь, врачи занялись больными и ранеными.
