Заглядываю, читаю первые вопросы: есть ли что-либо, что никогда не движется? Можно ли забыть что-либо, о чем никогда не знал? Сколько нужно растратить (частей, букв), чтобы что-либо, в конце концов, не исчезло?

Все эти вопросы Натан задает не только мне. Это одно из его многочисленных хобби – озадачивать такого рода вопросами своих работников и компаньонов во время производственных совещаний. Он любит не просто выпытывать, а пытать человека деталями дела, которые тот не помнит. «Сейчас главный вопрос в том, должен ли я сделать нечто хотя бы раз, чтобы знать, что больше невозможно ничего сделать». Так завершает Натан короткую встречу со мной, во время которой я не раскрыл рта.

Натан и Рина выходят из дома, выбирать вторую жену. Я же продолжаю описывать то, что происходит с ними именно в эти минуты. Не могу понять, почему в отчетах всегда говорят о том, что произошло. Я ценю лишь то, что происходит сейчас. Ведь только настоящее определяет мнения и поступки.

Натан улыбается, вставляет в верхний кармашек цветок. Неудобно ему в костюме, жарко его огромному телу, но цветок можно вложить в карман рубахи. Рина носит короткие юбки. Даже если муж ее возьмет еще одну жену, она хочет быть для него привлекательной. Никакое действие мужа не кажется ей слишком рискованным, из рук вон выходящим. За него она вышла замуж, с ним и останется. И, кажется мне, на улице нет более толстого мужчины, чем Натан, и более худой женщины, чем его жена.

«Для меня важно, чтобы ты присоединился к нам, – говорит Натан мне. – Иногда ты даешь умные советы. И нечего тебе беспокоиться. У Рины нет никакого намерения разрушить наш дом и, тем более, создать дом для каждой из двух жен. Просто присоединить новую жену к уже существующей. Ты меня знаешь: я не позволю вводить себя в расходы на два дома…» Он улыбается, и Рина с явным дружелюбием бьет кулачком в его большой живот. Хотелось мне сказать, что только для его мебели необходимо несколько квартир, но я промолчал. «Я составила список, – говорит Рина, – с именами наших друзей. Они собирают для нас рекомендации на тех, кого мы ищем».

«Обычно легче всего найти их среди знакомых. Почти все свои дела я затевал с теми, кого знал с детства» – говорит Натан, и друзья, идущие с нами, прислушиваются к нему с вниманием, включая Рину. Ощущение такое, что Натан и Рина взялись за дело со всей серьезностью.

Моя дружба с Натаном стоит перед большим испытанием. Я привязан к своей жене Рахель, верна она мне или не верна, влечет меня к себе или не влечет. У Натана все изменчиво: все женщины возможны, все части тела свободны действовать по своей воле. Нет у него ничего обязывающего, быть может, лишь в отношении будущего своих сыновей, хотя и от их личных дел Натан старается держаться подальше. Я же нередко разговариваю с ним о вещах острых и даже на разрыв. Никогда я не мог сдерживаться в словах, но весьма преуспел следить за своими делами. Думаю, что тот, кто слышит лишь мои разговоры, может получить обо мне странное превратное мнение. Однако факт остается фактом: Натан любит именно со мной обсуждать свои дела, делиться своими планами. Он напоминает мне человека, написавшего новую мелодию и упрямо желающего наиграть ее своему знакомому, испытывающему аллергию к музыке.

Мы сидим в кафе с друзьями Натана и Рины и, конечно, с личным его помощником Узи. Я, как всегда, только пью. Остальные едят. Я предпочитаю есть в одиночку. Друзья извлекают из конвертов фотографии свободных девушек и незамужних женщин (понимаю, что Рина предпочитает женщину, которая не была замужем). Узи звонит и другим знакомым с просьбой принести фото и списки. Неожиданно становится мне ясно, что Натан способен выбрать новую жену даже из другого народа, но я все же надеюсь, что он выберет жену из местных. Думаю, выбор сегодня не завершится. Пока только разглядывают снимки. Время от времени Натан их комментирует с юмором, и все вокруг почти ликуют, реагируя на его замечания. Рина ведет какие-то записи, Узи распределяет снимки на группы (начиная с тех, которые вообще не нравятся Натану, и кончая теми, кто может подойти). Я тоже разглядываю некоторые снимки и читаю надписи с обратной стороны.

Ночью мне снился совершенно новый сон: в нашей с Рахель квартире завелся маленький тигренок. Он ждал моего возвращения домой. Присутствие тигренка в доме было мне ясно. Неясно было лишь, как мы с ним уживемся в одном доме. Закрывать двери? Пытаться вести с ним переговоры? Я надеялся, что тигренок дрессирован и не слишком дик. В конце концов, сон для меня не был столь неожидан: заставляю же я себя сблизиться с любым человеком, почему бы не с тигром?

«Ты, верно, поругался с Рахель, потому тебе и приснился тигр, – смеется Натан на следующий день в офисе, когда я ему рассказываю свой сон. – Нельзя пренебрегать преимуществами, которые дает личный тигр в доме. Я знал, что ты шалун и немалый, несмотря на свое слишком интеллигентное поведение». Говорит Натан громким, сильным голосом. Кто в офисе осмелится намекнуть ему, что следует говорить потише? Голос у него устойчив и не столь груб, как мне казалось вначале. У него приятная улыбка, и рубашка чище моей, и большая, четко обрисованная лысина. В руках он держит квитанцию на последние купленные произведения искусства. Мне ясно, что на этот раз мне удалось возбудить его любопытство и даже произвести на него впечатление. Он продолжает удивляться: «Весь статус меняется с появлением тигра в доме, не говоря уже об экономии на охране. И даже в делах кто осмелится спорить с человеком, у которого дома тигр?» Его волнение меня радует. Благодаря тигру, явившемуся мне во сне, я сумел вывести его из обычной дремоты. Всегда я пытаюсь произвести впечатление на других, особенно на Рахель и Натана. На этот раз я преуспел без того, чтобы заниматься тигром, кормить его несколько раз в день. Кстати, вполне возможно, что тигр действительно явился мне во сне после того, как я рассердился на жену. Человек гневается на свою жену, и вот ему во сне в его доме появляется хищник, которого он должен умиротворить. Другой человек гневается на свою жену и хочет заменить ее другой. И есть Натан, жена которого сама предлагает ему взять еще одну жену.

Два сына у Рины и Натана – Шломо и Шахар. Обоих они послали учиться в закрытые интернаты в Англии. «Здесь им терять нечего. Только, может быть, мать будет печалиться несколько дней», – сказал мне тогда Натан. Трудно понять, когда он говорит правду, а когда говорит, чтобы ошеломить. Не знаю, говорит ли он и со своими детьми так жестко и безапелляционно. Я редко видел его сыновей, но Шломо всегда казался мне молчуном или чем-то испуганным, а Шахар, быть может, по молодости, беспрерывно болтал с матерью. Натан же все расспрашивал их об учебе и пытался устроить между ними соревнование по знанию истории.

Но теперь сыновья заграницей, и Натан продолжает заниматься своими делами и различными развлечениями. Время от времени я встречаю его с Риной и выслушиваю их обычные короткие разговоры. Он продолжает покупать и коллекционировать мебель, храня ее в разных домах и на складах. Списки своих «принципиальных» вопросов жизни он неустанно пополняет, и я понятия не имею, сколько их у него уже накопилось. Много времени он уделяет выяснению разных деталей своего детства. «Нет более важного дела, чем мое детство, – обычно говорит Натан. – И одного я больше всего боюсь: своей похожести на отца. До сих пор я об этом не думал, но теперь я нахожу, что слишком на него похож. Я любил отца. Но некоторые вещи мне в нем не нравились и даже отталкивали. Теперь я нахожу их у себя: запах его, когда он вставал со сна утром. И то, как он дремал во время заседаний, и то, что я, как он, не могу побриться начисто, хотя люблю гладко выбритое лицо. Отец мой боялся оставаться один, и в доме, и вообще по жизни. Пока в этом отношении мне все равно, но, быть может, и этот страх проявится во мне».