— Немного-то от этого мира осталось, — заметил он.

— Да, теперь уже немного, — согласилась я.

Его голос был похож на голос каждого космодесантника, которого я встречала — низкий, звучный, приглушенный. Разносящийся из бочкообразной груди звук походил на всплески сырой нефти о стенки глубокого колодца. Я знала, что если бы провидец захотел повысить голос, тот мог быть ужасающе громким. Но тогда его голос звучал удивительно успокаивающе среди последствий разрушения.

Белый Шрам был не выше тех, что я встречала раньше, и, даже облаченный в доспех, создавал у меня впечатление какой-то гибкости, узкого, худого тела под задубевшей от солнца кожей. Бритый череп венчал длинный чуб, который извивался у шеи. Виски были покрыты татуировками. Я не могла разобрать их значение, они были похожи на буквы незнакомого мне языка. Провидец держал посох с черепом и носил блестящий кристаллический капюшон поверх доспеха.

Среди множества ритуальных шрамов выделялся широкий рваный знак, бегущий вниз по левой щеке, от глазницы и почти до подбородка. Я знала, что он значит. Долгое время этот обычай был всем, что я знала о них. Они наносили себе такие метки в момент посвящения, шрамы, которые дали имя их Легиону.

Его глаза казались золотыми. Радужные оболочки были почти бронзовыми, а белки бледно-желтыми. Такого я не ожидала. Тогда я не знала — были ли у всех Белых Шрамов такие глаза, или только у него.

— Вы сражались на этом мире, Илья Раваллион? — спросил он.

Он говорил на готике нескладно, с сильным, гортанным акцентом. Этого я тоже не ожидала.

— Нет, — ответила я.

— Что вы здесь делаете?

— Меня прислали добиться встречи с Ханом.

— Знаете, как часто он соглашается на них?

— Нет.

— Нечасто, — сказал он.

Когда он говорил, на его темных губах играла легкая улыбка. От каждой усмешки возле глаз собирались морщинки. Похоже, он делал это часто и легко.

По этим первым словам я не могла решить, был ли он серьезен со мной или же забавлялся. Резкий акцент затруднял попытки угадать его намерения.

— Я надеялась, — сказала я, — что вы сможете помочь мне.

— Значит, вы не хотите говорить со мной, — сказал он. — Используете меня, чтобы добраться до него.

Я решила быть честной.

— Верно, — ответила я.

Есугэй тихо рассмеялся. Звук был сжатым и сухим, хоть и не лишен веселья.

— Хорошо, — сказал он. — Я… посредник. Вот кто такие задьин арга, мы передаем слова от одного другому. Миры, вселенные, души — почти одно и то же.

Я по-прежнему была напряжена и не могла сказать, все ли в порядке. Очень многое зависело от встречи, которую я должна была устроить, и трудно будет вернуться, ничего не добившись. По крайней мере Есугэй продолжал говорить, что для меня было хорошим знаком.

А пока я сосредоточилась на деталях, запоминая их. Мой мозг работал машинально, и я ничего не могла с собой поделать.

Доспех Mark II. Указывает на консерватизм? Череп на его посохе неизвестен, несомненно принадлежит чогорийской фауне. Лошадиный? Проверить позже с Миртом.

— Если вы добьетесь встречи, — спросил он, — о чем будете говорить?

Я страшилась именно этого вопроса, хотя он рано или поздно прозвучал бы.

— Простите меня, лорд, это только для его ушей. Дело касается Пятого Легиона и Администратума.

Есугэй одарил меня проницательным взглядом.

— А что вы скажете, если я прямо сейчас проникну в ваш разум и получу ответ? Не считайте, что сможете защититься.

Я напряглась. Коль скоро он сказал об этом, было понятно, что он сможет.

— Я бы помешала вам, если смогла.

Он снова кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Но если вас это беспокоит, то скажу, что не стал бы этого делать.

Он снова мне улыбнулся. Вопреки ожиданию, напряжение начало спадать. Было так странно стоять возле высокой, закованной в броню, генетически улучшенной, наполненной психической энергией смертоносной машины.

Говорит на готике удивительно плохо. Причина в неудовлетворительной связи с центром? Предполагались лингвистические способности, вероятно, придется пересмотреть.

— Я восхищаюсь вашим упорством, генерал Раваллион, — сказал Есугэй. — Вы хорошо постарались, чтобы найти меня, и с самого начала вашей службы упорно трудитесь.

Что бы это значило? Я не ожидала, что он изучит меня. Но, подумав об этом, напомнила себе — я ведь считала их настоящими дикарями?

— Мы знаем вас, — продолжил он. — Нам нравится то, что мы видим. Но мне интересно, насколько вы знаете нас? Вы представляете, на что идете, связываясь с Белыми Шрамами?

Впервые его улыбка стала отдаленно напоминать угрозу.

— Нет, — ответила я. — Но узнаю.

— Возможно.

Он отвернулся, снова обратив взгляд на темнеющий пейзаж. Он молчал. Я едва дышала. Мы стояли бок о бок и молчали, над нами проносились облака.

После долгой паузы Есугэй снова заговорил.

— Некоторые проблемы сложны, большинство — нет, — сказал он. — Хан редко соглашается на встречу. Почему? Немногие просят о ней.

Он снова повернулся ко мне.

— Посмотрим, что я смогу сделать, — сказал он. — Не покидайте Улланор. Если новости будут обнадеживающими, то я свяжусь с вами.

Я с трудом скрыла облегчение.

— Благодарю.

Он окинул меня почти снисходительным взглядом.

— Пока не благодарите, — ответил он. — Я только сказал, что попытаюсь.

Когда он смотрел на меня, в его золотых глазах плясало дикое веселье.

— Они говорят, что он неуловим, — сказал Есугэй. — Вам часто придется слышать это. Но послушайте: дело не в неуловимости, а в том, что он находится в центре. Где бы он ни был, это и есть центр. Будет казаться, что он разорвал круг, что сместился к самому краю, а затем вы увидите, что это сам мир пришел к нему, а он все это время ждал его. Понимаете?

Я посмотрела ему в глаза.

— Нет, хан Таргутай Есугэй из задьин арга, — сказала я, продолжая говорить только правду и надеясь, что правильно произнесла титулы. — Но я научусь. 

Мне было шестнадцать лет. Но годы на Чогорисе были коротки. Если бы я родился на Терре, мне было бы двенадцать.

Иногда я думаю, что наш мир заставляет нас быстро взрослеть — сезоны проходят стремительно, и мы с ранних лет учимся искусству выживания. На высоком Алтаке погода меняется так неожиданно, от мороза до палящего зноя, что тебе необходимо быть проворным. Ты должен научиться охотиться, добывать пищу, создавать или находить укрытие, понимать запутанную, изменчивую политику наших многочисленных кланов и народов.

Но, возможно, мы росли недостаточно быстро. После того как Повелитель человечества прибыл к нам, мы обнаружили, что наши воинские качества — наша скорость, наша доблесть — сделали нас могучими. Мы не задумались над тем, в чем была наша слабость. Другим предстояло указать на нее, но к тому времени было слишком поздно что-либо менять.

До Его прихода я не знал, что существовали другие миры, населенные другими людьми с другими обычаями. Я знал только одно небо и одну землю, и оба казались бесконечными и вечными. Теперь же, увидев другие земли и сражаясь под их странными небесами, я ловил себя на мысли, что часто вспоминаю Чогорис. В моем воображении он стал меньше, но вместе с тем более дорогим. Если бы я мог, то вернулся туда. Не знаю, будет ли у меня когда-нибудь такая возможность.

Со времен моего детства прошло более столетия. Мне следовало быть мудрее и оставить в прошлом свои воспоминания, но детство невозможно забыть: мы несем его с собой, а оно шепчет нам, напоминая о путях, которые можно было выбрать.

Мне следовало быть мудрее и не прислушиваться к ним, но я все равно поступал так. Кто не прислушивается к голосу своих воспоминаний?

И вот я остался один и направился в горы Улаава, поднимаясь все выше. Эти горы не были высокими, не такими, как на Фенрисе или Квавалоне. Не были они такими же величественными, как могучая Хум Карта, где много лет спустя была воздвигнута наша крепость-монастырь. Улаав были древними горами, разрушенными за тысячелетия ветрами с Алтака. Летом всадник мог достичь вершин, ни разу не покинув седла. Зимой только беркут и призраки могли вынести царивший там холод.