– И не в десять вечера, – говорю я.

– Жадничал, придурок, – говорю я.

– Выкраивал еще пару занятий, – говорю я.

– ТЫУБИЛЧЕЛОВЕКА, – говорит он.

Тут мы снова немного спорим: он доказывает мне, что с такими необучаемыми, стопроцентными кретинами с ПОЛНЫМ отсутствием чувства дистанции, – очень приятно, это я, – занятия если и проводить, то только, когда на дорогах пусто.

– Вот тебе и пусто! – говорю я.

Только такой тупой, необучаемый, совершенно неспособный к вождению кретин, – очень приятно, это все еще я, – мог, продолжает он, сбить старуху, которую заметил метров за сто, да еще и ехал на небольшой скорости. Тут мне крыть нечем. С самого начала занятий, – а на права я пытался сдать почти двадцать раз, став достопримечательностью местного ГАИ, – у меня не заладилось. Вижу, что впереди кто-то есть, а сам словно в оцепенение впадаю. Уж они и просили меня, и умоляли.

А я все равно записался на очередной курс, и пошел третий год моего обучения.

Которое, вот, прервалось.

Он ведь и поседеть уже – говорит инструктор – успел за эти два года. Нечего было свистеть про то, что необучаемых нет, говорю я. С другой стороны, – говорит инструктор, – лучше сбить старуху, которой приспичило вывести своего мопса поссать в пять утра, чем попасть в аварию с автомобилем. Тут мы впервые приходим к общему знаменателю. После чего, все-таки, решаемся выйти из машины и глянуть, что же там у нас лежит впереди. Результаты осмотра – как пишут в газетах, а я сам в них какое-то время работал, и разговаривать языком отчета стало моей плохой привычкой – не обнадеживают. Тут меня впервые начинает трясти.

– Сбросим ее в канаву? – говорю я.

– Вызываем полицию, – говорит он.

– Сидеть в тюрьме?! – говорю я.

– По любому поймают, тогда точно сядем, – говорит он.

– А так? – говорю я.

– Откупимся, – говорит он.

И вызывает полицию. После чего закуривает, и спрашивает меня, наконец.

– Так в чем же дело? – говорит он.

– Очки, – нехотя говорю я.

– Что очки? – говорит он.

– Ну, мне бы надо, – говорит я.

– На кой? – говорит он, но уже, кажется, начинает понимать.

– Понимаешь, – говорю я.

– Я и лица-то твоего не очень вижу, – говорю я.

– Просто… – говорю я.

– То есть ты хочешь сказа… – говорит он.

– Ну да, – говорю я.

– Минус шесть, а таблицу я выучил, – говорю я.

– Апх… ыпх.. – говорит он, вспоминая все наши рискованные маневры.

– В общем… – говорю я.

– Мне никогда не шли очки, – говорю я.

Тут он начинает смеяться, потом судорожно всхлипывает, а затем икает и пытается на меня наброситься, спотыкается о труп, встает, снова бросается… да не тут-то было.

Полиция приехала.

* * *

Первое, о чем меня спросил судья, было:

– Почему не говоришь по-румынски? – спросил он.

–… – промолчал я по-румынски.

– Почему не говоришь по-румынски? – спросил он.

На окне не было занавески, поэтому кабинет был залит солнцем. Июнь месяц. Мужа жужжала где-то в углу. Кажется, прямо над головой гипсового Штефана (легендарный основатель Молдавии – прим. авт.). Судья укоризненно смотрел на меня, постукивая пальцами. Я молчал, глядя в стол, разыгрывая сожаление и раскаяние. Это напоминало мне урок румынского языка в школе. Да и все остальные уроки в школе.

– Вашу мать, – сказал судья.

– Понаехали… затрахали уже, – сказал он.

– Сколько лет здесь живут, а языка не знают, – сказал он.

– Я зна… – вякнул было инструктор.

– А ну молчать говно! – рявкнул судья.

– А то я тебе разжигание национальной розни как впаяю! – сказал он.

–… – смолчал инструктор.

–… – виновато поежился адвокат.

Кроме нас и судьи с секретаршей – пожилой бабешкой лет шестидесяти, очень похожей на буфетчицу и сенатора Собчак одновременно, – в кабинете никого не было. Слава Богу, мы сбили одинокую старушку, и никого у нее, кроме мопса, не было. Так что, может и к лучшему, что мы и мопса сбили. А то бы он страдал.

– Вы чмошники, – сказал судья.

– Вы достали не говорить по-румынски, вы где живете? – сказал он.

– Да мы говорим по-румы… – сказали хором инструктор и адвокат.

Это была правда. Они оба говорили по-румынски. В отличие от меня. Но я благоразумно их не поддержал.

– Заткнулись оба! – сказал судья.

– Мля, сколько лет, а не говорят по-румынски, – сказал он.

– Или, может, трудно было выучить? – сказал он.

– Да я говорю по-румы… – сказал было инструктор.

– Перечить мне вздумал, ты, – сказал судья.

– Пять лет колонии! – сказал он.

Инструктор побледнел и у него начали дрожать руки. Я сохранял спокойствие духа, потому что пришел на заседание пьяным. К тому же, передал через адвоката взятку. Пять тысяч долларов. Да, немного, но ведь я был курсант и виноват во всем инструктор!

– Ты, десять лет! – сказал судья адвокату.

– Я адвокат! – сказал адвокат.

– А! – сказал судья.

– А чего не говоришь по-румынски? – сказал он.

–… – благоразумно промолчал адвокат.

– Так, кто у нас тут остался… – брезгливо сказал судья.

– Гхм, – сказал по-румынски я.

– Лоринков, – сказал судья.

Смерил меня взглядом.

– Я раскаиваюсь, я очень раскаиваюсь, – сказал я по-румынски фразу, которую учил всю ночь, и на всякий случай, написал на бумажке.

– Ну вот, – сказал судья.

– Какой-то гребанный русский приехал сюда вчера и уже говорит на языке страны, – сказал он.

– Которая его накормила, напоила, обогрела, – сказал он.

– А вы, уроды, НЕ ЗНАЕТЕ РОДНОГО РУМЫНСКОГО ЯЗЫКА, – сказал он.

–… – инструктор и адвокат молчали.

– Ладно, уматывайте, – сказал судья.

– А… – жалко сказал инструктор и лицо у него задрожало.

–… – поднял на него взгляд судья.

Адвокат наклонился к нам и зашептал:

– Деньги от одного или обоих? – спросил он меня по-русски, потому что по-румынски я ни хера не понимаю.

– ТЫ УРОД ЧЕГО ТЫ ТУТ РАЗВОДИШЬ МНЕ СВОИ СРАНЫЕ БАЗАРЫ НА РУССКОМ, – сказал судья.

– Ты не знаешь своего языка… даже русский этот гребанный знает, – сказал он.

– Стыдись, – сказал он.

Адвокат заплакал. Инструктор дрожал. Я сжалился. Показал судье два пальца. Сказал:

– Пентру дой, – сказал я («за двоих» – стандартная фраза на румынском при оплате за двоих пассажиров в общественном транспорте – прим. В. Л.)

Он грохнул молотком по столу и выгнал нас.

* * *

Первым делом после заседания суда я добавил.

Инструктор, которого мне пришлось чуть ли не тащить с собой, тоже не отказался. Я оглядел его внимательно и был вынужден признать, что парень очень сдал за эти два с половиной года.

– Ты поседел, товарищ, – сказал я.

–… – ничего не сказал он, и выпил свое пиво залпом.

– Ладно, – сказал я.

– Даю слово, что я справлю себе новые очки, – сказал я.

– И мы с тобой сдадим, наконец, на эти чертовы права! – сказал я.

– Сорок евро, – сказал он, чуть не плача.

– Сорок евро стоят права после первого курса обучения, – сказал он.

– Купи и исчезни из моей жизни, – сказал он.

– И, конечно, НИКОГДА не садись за руль, – сказал он.

– В том-то и дело, – сказал я.

– Во мне пропадает гонщик, – сказал я.

Он выпил еще два пива залпом и попросил еще.

Когда я уходил, бедняга тупо смотрел красными глазами в оседавшую пену, и все твердил, что я погубил его карьеру. Можно подумать, хотел сказать ему я, – что она предел мечтаний. Вся эта трахотня с бездарными ублюдками, которые третью скорость от пятой отличить не могут. А ведь это так просто, хотел сказать я. Правда, не сказал.

Так и не вспомнил, чем они отличаются.

* * *

– Ну и ну, пацан, – сказала врач.

– Пипец котенку, – сказала она.

– Что вы хотите сказать? – сказал я.

– Почему бы тебе не пойти на курсы массажа? – сказала она.