– Ну, вот видишь – как тебя с эдакими-то речами за ограду пускать?

Тот, кого Илья назвал Вороном, склонил голову, черные волосы закрыли глаза:

– Хорошо, Илья. Не сердись на меня, я погорячился. Разговор серьезный. Обещаю как брат, что обиды творить не буду.

– Ну ладно, брат (Илья произнес это слово не без иронии). Заезжай. А то, что обиды обещаешь не творить, – за то спасибо. Не хотелось бы лишнего шума. Сам знаешь, дружина у меня на тебя зуб имеет. Так и рвется мечами переведаться.

Стражники расступились, Ворон со свитой (по всему было видно, что это именно свита, а не просто спутники) въехал в ворота Колохолма. Проезжая через мост, он преобразился: с таким видом мог вступать в город только вернувшийся из дальних странствий хозяин. Надменное лицо Ворона – это последнее, что мог увидеть Доброшка со своего наблюдательного места. В голове Доброшки осиным ульем гудели вопросы: почему неведомый гость назвал город своим? Почему Илью назвал братом? Почему Илья произнес слово «брат» с такой иронией, но возражать не стал? Оставалось теряться в догадках.

Дальнейшие события не заставили себя ждать: не прошло и получаса, как на площади раздались крики и звон оружия. Еще через мгновение вся кавалькада во главе с Вороном, который и вправду был похож на большого черного ворона, с грохотом вылетела из ворот города и стала стремительно удаляться. Скоро их развевающиеся плащи исчезли за клубами дорожной пыли, поднятой копытами.

Доброшке хотелось тут же броситься к Белке и расспросить ее: уж она-то знает обо всем! Но до окончания своей очереди дозора бежать никуда было нельзя. Доброшка принялся с утроенным вниманием осматривать окрестности. Но сколько ни глядел, ничего интересного на сей раз за весь день увидеть так и не довелось.

Путешествие на греческом корабле было легким и приятным. Если бы не тяжелые мысли о погибшем драккаре, Харальду не о чем было бы тужить. Несмотря на поломку, основные механизмы работали исправно, и капитан со всем справлялся почти без помощи викинга. Харальд быстро освоил всю техническую премудрость и попросил хозяина корабля выделить ему для дежурства самую трудную ночную смену.

Раньше, когда команда корабля состояла только из деревянных «воинов», капитану приходилось на ночь пускать корабль в дрейф, чтобы немного поспать. Теперь стало гораздо удобней.

Вечерами викинг и грек садились на корме. Зажигали фонарь, Харальд правил, а грек готовил на маленькой печке ужин. Время за разговорами под шум волн, скрип снастей и крик чаек текло незаметно. А рассказать каждому из них было о чем. Грек наконец назвал и свое имя. Оно показалось норвежцу странным, но чего только не бывает у иноземцев: грека звали Архимед. Харальд, бывало, сталкивался с греками, но имени такого не слыхивал.

Поначалу спрашивал конунг. Грек терпеливо отвечал, понимая, что гость оказался у него на корабле не совсем по своей воле и поэтому имеет право узнать все, что его интересует.

– Так все-таки зачем было городить все эти… механизмы? Почему нельзя было набрать команду? Сложные приспособления стоят недешево. Одной бронзы ушло, я вижу, немало. Любой обычный матрос обошелся бы тебе втрое дешевле.

– Ты все правильно говоришь, славный конунг. Но я оказался перед лицом обстоятельств, которые заставили меня поступить именно так, а не иначе.

Архимед подобрал край длинного шерстяного плаща, уселся напротив Харальда, всем своим видом показывая, что, как бы ни были тяжелы вопросы, он готов на них ответить.

И Харальд продолжил:

– Что же это были за обстоятельства?

– В некотором смысле моя история похожа на твою. Я тоже изгнанник.

– Ты воевал за престол и был изгнан? – В вопросе Харальда сквозило недоверие. – Ты император в изгнании?

– Нет, не император, хотя в моем роду в далеком прошлом были и коронованные особы. Давно, очень давно. Мой отец – патриций, придворный, занимавший в былые годы высокую должность: логофет дрома, он отвечал за всю имперскую почту. Все мои братья пошли по стопам отца и занимают весьма важные должности при дворе императора Романа.

– Как же ты оказался один посреди Балтийского моря в компании одних только деревянных пугал и неудачливого норвежского конунга?

– Судьба, друг мой викинг, судьба. Знаешь, – глаза грека мечтательно устремились вдаль, – изначально я хотел построить совсем не такой корабль.

– Не такой? А какой? Еще чудне́й?

– Да, пожалуй, еще чудней. Тот корабль должен был не плавать, а летать!

– Летать? – Харальд улыбнулся.

– Да, летать, смелый викинг, летать! – Изобретателя раздразнила снисходительная улыбка собеседника. – Благодаря знатному отцу я имел доступ в императорскую библиотеку, много читал, думал и решил, что должен построить такой корабль.

– И что, построил?

– Почти. – Грек понурился.

– Корабль не полетел?

– Нет.

– И ты не смог понять, почему так случилось?

– Нет, я понял! – Архимед вскинул голову, голос его зазвенел. – Нужно было взять другие материалы, нужно было раздобыть бамбук и тончайший шелк из Чинской империи, а не кипарис и пергамент!

– Так в чем же дело? У тебя не хватило серебра?

– И да и нет, денег было в достатке. Но отец…

– Не одобрил твоих затей?

– Да, как ты догадался? – Грек выглядел удивленным.

Тут настала пора довольно улыбаться Харальду:

– Так ведь и я не первый день на свете живу. Знаю похожую историю. Был у нас тоже один такой, тоже летать хотел, крылья все мастерил. Правда, не из пергамента и не из шелка, а из гусиных перьев.

– И что? – Архимед так разволновался, что даже вскочил на ноги. – Я должен с ним непременно познакомиться!

– А вот это вряд ли. У христиан ад свой, а этот бедолага сейчас, увы, влачит жалкое существование в холодном и туманном царстве владычицы Хель. Нет таких крыльев, чтобы вырваться оттуда.

– Так он погиб?

– Да, и поскольку меча в его руках не было, за пиршественным столом Одина его не увидят.

– Как это случилось?

– Да как, обычно… Его родне тоже надоело слушать бесконечные бредни о том, что люди должны летать как птицы. Надели на него его крылья, да и пустили со скалы: «Лети!»

– И что он?

– Полетел.

– Правда?

– Конечно, правда, куда ж ему было деваться? Правда, полетел он прямехонько вниз, на камни. Только перья в воздухе закружились.

– Ужасная история, – грек обессиленно сел обратно на скамью, – я стал лучше относиться к моему отцу и братьям.

– Ты жив и здоров, судя по всему, тебя со скалы сбрасывать не стали.

– Да, всего лишь обсмеяли: и Икара мне припомнили, и Вавилонскую башню. Не дано, сказали, человеку до неба добраться… и отправили в монастырь «лечиться». Монастырь стоял на берегу моря. Там мне и пришла идея построить корабль, на котором можно плавать в совершенном одиночестве.

За основу я взял конструкцию обычного у нас дромона. Пришлось уменьшить размер и усилить парусное вооружение, поскольку на гребцов мне рассчитывать не приходилось. Тогда же я отказался от своего аристократического имени и взял себе то, которое знаешь ты, – Архимед, в честь одного древнего мудреца, на которого я с детства хотел быть похожим. На постройку корабля ушло немало времени. Но вот я наконец свободен. Как птица. Или, точнее, как рыба.

Истомившись за целый день любопытством, Доброшка, освободившись от дежурства, первым делом кинулся к Белке. Он бежал по деревянным мостовым Колохолма с одной мыслью: «Лишь бы оказалась дома»!

Одним махом взлетел на высокое крыльцо и бросился в горницу.

Ему повезло: Белка оказалась на месте. Она сидела у маленького волокового оконца и занималась приличным юной девице делом – вышивала.

Хоть и жили Белка и Доброшка в одном доме, но встречались нечасто. Во-первых, служба, но дело было не только в ней. Было еще и «во-вторых». Во-вторых, дружинный отрок всякий раз испытывал смущение в обществе Белки. Смущение это пришло к нему тотчас, как он рассмотрел исключительную ее красоту. Не мог ничего с собой поделать, не было прежней легкости. А та, видимо, чувствовала его смущение и как будто нарочно разговаривала с ним вроде бы и по-дружески, но с такой улыбкой, что Доброшке становилось совсем не по себе.