У Хедли вытягивается лицо.

– Не шути так!

– Прости…

Он придвигается ближе и кладет руку ей на колено. Жест настолько естественный, что Оливер даже не замечает, что сделал, пока Хедли не опускает взгляд, удивленная ощущением теплой ладони на своей голой коленке. Оливер отдергивает руку, сам растерявшись от неожиданности.

– Я просто так ляпнул. Все будет хорошо.

– Не извиняйся, – тихо отвечает она. – Вообще-то я не суеверная.

Снаружи вокруг огромного самолета суетятся люди в оранжевых жилетах, и Хедли придвигается ближе к иллюминатору, чтобы рассмотреть происходящее. Старушка-соседка кашляет во сне. Хедли с Оливером дружно оборачиваются, но она уже снова мирно спит, лишь веки чуть подрагивают.

– Пятьдесят два года… – Оливер тихонько присвистывает. – Впечатляет.

– А я не верю в брак, – заявляет Хедли.

– Ты же едешь на свадьбу? – удивляется Оливер.

– Угу, – кивает она. – В том-то и дело.

Оливер смотрит на нее озадаченно.

– Зачем поднимать шум, тащить людей через пол земного шара, чтобы официально засвидетельствовать свою любовь? Хочешь с кем-то разделить свою жизнь – молодец, отлично. Только это никого не касается, кроме вас двоих. Зачем эта показуха?

Оливер потирает подбородок, явно не зная, что и думать.

– Похоже, – произносит он наконец, – ты не веришь в свадьбы, а не в брак.

– В данный момент меня не вдохновляет ни то, ни другое.

– Ну, не знаю, – говорит Оливер. – По-моему, они совсем неплохи.

– Нет! – горячо возражает Хедли. – Все это только для виду! Если любишь по-настоящему, ты не обязан никому ничего доказывать. Все должно происходить намного проще. И хоть что-нибудь значить.

– По-моему, оно и значит, – негромко говорит Оливер. – Это обещание.

– Да, наверное. – Хедли невольно вздыхает. – К сожалению, не все держат слово. – Она оглядывается на спящую соседку. – Не всем удается прожить вместе пятьдесят два года, а если удалось, уже не имеет значения, что когда-то вы в присутствии кучи народу давали друг другу слово. Главное – что вы не предали друг друга, даже когда было очень погано.

Оливер смеется.

– Зачем нужен брак? На тот случай, если станет очень погано.

– Серьезно! А иначе как поймешь, что все взаправду? Только если в трудную минуту есть кому тебя поддержать.

– Вот как? Значит, не надо ни свадьбы, ни брака, только чтобы было кому тебя поддержать, когда жизнь бьет по голове?

– Точно, – подтверждает Хедли.

Оливер изумленно качает головой.

– На чью свадьбу едешь-то? Бывшего бойфренда?

Хедли не может удержаться от смеха.

– Что?

– Мой бывший бойфренд целыми днями играет в компьютерные игры, а в свободное время разносит пиццу. Смешно представить его в роли жениха!

– Я так и подумал, что ты слишком молода, чтобы быть брошенной женщиной.

– Мне семнадцать! – возмущенно выпаливает Хедли.

Оливер примирительно поднимает руки.

Самолет отъезжает от посадочного «рукава», и Оливер наклоняется к иллюминатору. Вокруг, сколько хватает глаз, тянутся огоньки, похожие на отражения звезд. Взлетные полосы – созвездия, где дожидаются своей очереди десятки самолетов. Хедли сцепляет руки на коленях и делает глубокий вдох.

– Слушай, – говорит Оливер, снова откидываясь в кресле. – По-моему, мы не с того конца начали.

– То есть?

– Да просто обычно разговоры о значении истинной любви начинаются месяца через три после знакомства, а не через три часа.

– По ее словам, – Хедли подбородком указывает на сиденье справа от Оливера, – три часа – все равно что три года.

– Ага, но это для влюбленных.

– Точно. Это не о нас.

– Ну да, – соглашается, улыбаясь, Оливер. – Не о нас. Так что три часа – это три часа, и не больше. А мы неправильно подошли к делу.

– В каком смысле?

– Я уже знаю твои взгляды на брак, а о важном мы еще даже не говорили. Ну, там, какой твой любимый цвет, любимая еда…

– Синий, мексиканская кухня.

Оливер задумчиво кивает.

– Уважаю. А у меня – зеленый и карри.

– Карри? – Хедли делает гримаску. – Правда?

– Не надо осуждать! Что еще?

Свет в салоне тускнеет – его пригасили перед взлетом. Моторы набирают обороты. Хедли на мгновение зажмуривается.

– Что – что еще?

– Любимое животное?

– Не знаю. – Она снова открывает глаза. – Собаки?

Оливер качает головой.

– Скучно. Вторая попытка.

– Тогда слоны.

– Правда, что ли?

Хедли кивает.

– Почему вдруг?

– В детстве я не могла заснуть без драного плюшевого слоника, – объясняет она, сама не понимая, отчего вспомнила о нем сейчас.

Может, все дело в предстоящей встрече с отцом, а может, грозный рев моторов вызвал детское желание спрятаться под одеяло.

– По-моему, это не считается.

– Сразу видно, что ты не знаком со Слоником.

Оливер хохочет.

– Имя сама придумала?

– Ага, – улыбается Хедли.

У Слоника были черные блестящие глазки и большие мягкие уши, а вместо хвоста – шнурок, и когда Хедли обнимала его – все становилось проще. И доедать овощи, и надевать колючие колготки, и ушибленная нога, и больное горло… Слоник спасал от всего. Со временем он утратил один глаз и большую часть хвоста. Его мочили слезами, обчихивали, сидели на нем, и все равно, если Хедли из-за чего-нибудь расстраивалась, папа клал ей руку на макушку и, подталкивая к лестнице, говорил:

– Пора посоветоваться со слоником!

И почему-то это всегда действовало.

Хедли только сейчас приходит в голову, что всегда заслуга в основном была папина, а не слоника.

Оливер улыбается, глядя на нее.

– Все равно не считается.

– Ладно, а какое у тебя любимое животное?

– Белоголовый орлан.

Хедли смеется.

– Неправда!

– Я – и неправда? – Он прижимает руку к сердцу. – Разве плохо любить животное, которое символизирует свободу?

– Ты просто меня разыгрываешь!

– Может быть, немножко, – хмыкает Оливер. – Но ведь получается?

– Что, довести меня до того, чтобы я тебя стукнула?

– Нет, – тихо отвечает он. – Отвлечь тебя.

– От чего?

– От твоей клаустрофобии.

Хедли благодарно улыбается ему и передразнивает:

– Немножко. Хотя сейчас еще ничего. Хуже будет, когда взлетим.

– Почему? Там же сплошное открытое пространство.

– А бежать некуда. Нет запасного выхода на такой случай.

– Понял, – театрально вздыхает Оливер. – Я это часто слышу от девчонок.

Хедли, коротко рассмеявшись, вновь закрывает глаза. Самолет набирает скорость, с ревом мчась по взлетной полосе. Пассажиров прижимает к спинкам сидений, нос самолета задирается, и наконец, в последний раз подпрыгнув, самолет взмывает ввысь, будто гигантская металлическая птица.

Хедли стискивает ручку кресла. Самолет рвется в ночное небо, и огни внизу постепенно удаляются, превращаясь в ровные ряды крошечных пикселей. От перепада давления закладывает уши. Хедли прижимается лбом к стеклу, страшась того мгновения, когда они поднимутся выше облаков и земля скроется из виду. Не останется ничего, кроме огромного неба вокруг.

Здания и прямоугольники парковок быстро уменьшаются, все сливается в причудливые узоры: оранжевые огоньки уличных фонарей, ленты автострад. Хедли выпрямляется, ощущая на лбу прохладу от плексигласа и стараясь не терять из виду город внизу. Страшен не полет – страшно оторваться от земли. Но пока они еще достаточно низко, чтобы видеть освещенные окна в домах. И Оливер сидит рядом. С ним никакие грозы не страшны.

Через пару минут Оливер решает, что с ней уже можно разговаривать. От его голоса над ухом внутри словно отпускает какую-то пружину. Хедли один за другим разгибает пальцы, стиснутые в кулак.

– Однажды, – говорит Оливер, – я летел в Калифорнию Четвертого июля.