Хедли деловито кивает.

– У меня фобия – боюсь майонеза. Так что за целую жизнь стала мастером.

– Майонеза боишься?!

Еще один кивок.

– Он в списке на первом месте.

– А дальше по списку что? – разулыбавшись, интересуется парень. – Что может быть страшнее майонеза?

– Стоматологи, – отвечает Хедли. – Пауки. Кухонная плита.

– Кухонная плита? Ясно, кулинария – не твое увлечение.

– А еще тесные замкнутые пространства, – тихо доканчивает Хедли.

Он наклоняет голову набок.

– Как же ты летаешь на самолетах?

Хедли пожимает плечами.

– Стискиваю зубы и надеюсь на лучшее.

– Неплохая методика! – смеется он. – И как, действует?

Хедли не отвечает. Если о страхе ненадолго забываешь, потом еще хуже, когда опять вспомнишь. Налетает с новой силой, словно взбесившийся бумеранг.

– Да ладно! – усмехается мальчишка, ставя локти на стол. – Смотри, как ты классно справляешься с майонезофобией, а клаустрофобия по сравнению с ней – ничто!

Он кивает на пластиковый ножик у нее в руке, облепленный майонезом и хлебными крошками. Хедли благодарно кивает.

Они жуют, поглядывая на телевизор в углу – там без конца прокручивают прогноз погоды. Хедли никак не может сосредоточиться на еде, то и дело косится исподтишка на своего спутника, и каждый раз в животе что-то переворачивается, причем дело отнюдь не в остатках майонеза, прилипших к сэндвичу.

До сих пор у нее был всего один парень – Митчел Келли: простоватый спортсмен, беспроблемный и невероятно скучный. Они встречались почти целый год. Хедли с удовольствием наблюдала за его игрой на футбольном поле (ей особенно нравилось, когда он махал ей, обернувшись к трибунам) и всегда была рада поболтать с ним на переменке (ей особенно нравилось, как он подхватывал ее и кружил, сжимая в объятиях), и хотя она долго плакалась подружкам четыре месяца назад, когда он решил с ней расстаться, все же этот краткий роман сейчас кажется ей самой нелепой ошибкой на свете.

Как мог ей понравиться парень вроде Митчела, когда на свете бывают такие, как этот? Такие высокие, поджарые, с лохматой шевелюрой, удивительными зелеными глазами и крошечным пятнышком горчицы на подбородке – именно благодаря этому мелкому изъяну картина в целом становится совершенной.

Разве возможно совсем не знать, какие мальчики тебе нравятся – и вообще, что тебе может понравиться какой-то мальчик, – пока это не случится?

Хедли комкает салфетку под столом и ловит себя на том, что до сих пор мысленно называла его просто «англичанин». Решившись наконец, она подается вперед, роняя на пол крошки, и спрашивает, как его зовут.

– Ага, точно, – говорит он, хлопая глазами. – Кажется, по правилам с этого полагается начинать. Я – Оливер.

– Типа Твист?

– Ого! – улыбается он. – А еще говорят, американцы необразованные.

Хедли прищуривается, притворяясь, будто сердится.

– Очень смешно!

– А тебя как зовут?

– Хедли.

– Хедли, – повторяет он, кивая. – Красиво.

Речь всего лишь об имени, и все-таки ей почему-то приятно. Может, из-за его акцента или из-за интереса в зеленых глазах. Так или иначе, что-то заставляет ее сердце биться быстрее, словно от удивления. Наверное, в этом все и дело – слишком все неожиданно. Она заранее боялась этой поездки и оказалась совершенно не готова к тому, что на пути может встретиться нечто хорошее.

– Огурчик есть не будешь? – спрашивает он.

Хедли, качнув головой, придвигает к нему через стол свою тарелку с маринованным огурцом. Оливер уничтожает его в два счета и снова откидывается на спинку стула.

– Была раньше в Лондоне?

– Нет, – отвечает она излишне резко.

Оливер смеется.

– Не настолько там плохо!

– Да, конечно, я понимаю. – Хедли прикусывает губу. – А ты живешь в Лондоне?

– Я там вырос.

– А где живешь сейчас?

– Наверное, в Коннектикуте. Я учусь в Йеле.

Хедли не может скрыть удивления.

– Правда?

– А что, непохоже?

– Нет, просто это так близко…

– Близко к чему?

Слова нечаянно вырвались, и теперь у Хедли горят щеки.

– К тому городу, где я живу. – Она торопится заговорить о другом. – А я по твоему акценту решила, что ты…

– Лондонский беспризорник?

Хедли, окончательно смутившись, трясет головой, а Оливер хохочет.

– Шучу! Я уже один год отучился.

– А почему домой не поехал на лето?

– Да так. Мне здесь нравится. Плюс еще я получил грант на летнюю научную практику, так что вроде как и обязан присутствовать.

– А что за практика?

– Я изучаю процесс ферментации майонеза.

– Неправда! – смеется Хедли.

Оливер хмурится.

– Правда! Это очень важное исследование. Знаешь ли ты, что двадцать четыре процента майонеза производят с добавлением ванильного мороженого?

– Действительно, серьезное открытие! – фыркает она. – Нет, а на самом деле что ты изучаешь?

Какой-то тип, проходя мимо, задевает ее с такой силой, что чуть стул не опрокидывает, и топает себе дальше, не извинившись.

Оливер усмехается:

– Проблемы перегруженности предприятий общественного питания в американских аэропортах.

– Не смеши! – Хедли встряхивает головой и оглядывается на забитый народом коридор. – Если бы ты на самом деле придумал, как справиться с этими толпами, я была бы рада. Ненавижу аэропорты!

– Правда? – спрашивает Оливер. – А мне нравится.

Хедли сперва решает, что он опять ее дразнит, но затем видит, что Оливер серьезен.

– Здорово, когда ты уже не здесь, но еще не там. Ждешь своего рейса и больше никуда не должен спешить. Просто… в подвешенном состоянии.

– Это, наверное, неплохо, – отзывается Хедли, теребя алюминиевое колечко на банке с содовой. – Если бы не столпотворение…

Оливер оглядывается через плечо.

– Ну, не всегда такая толкучка.

– Для меня – всегда.

На табло мигают зеленые надписи – многие сообщают об отмене или задержке рейса.

– Еще есть время, – говорит Оливер.

Хедли вздыхает.

– Знаю, просто я как раз опоздала на свой рейс. Получилась вроде как отсрочка казни.

– Какой рейс, предыдущий?

Она кивает.

– А свадьба когда?

– В полдень.

Оливер морщится.

– Трудно успеть.

– Я так и поняла. А когда та свадьба, на которую летишь ты?

Он отводит глаза.

– В два нужно быть в церкви.

– Ты успеваешь, все нормально.

– Угу, наверное, – отвечает он.

Они сидят и молчат, уставившись в стол. Вдруг у Оливера в кармане раздается приглушенный звонок. Он вытаскивает мобильник и напряженно смотрит на него. Телефон все звонит. Наконец Оливер вскакивает, словно принял какое-то решение.

– Надо все-таки ответить. Извини, – говорит он, отходя от стола.

Хедли машет рукой.

– Ничего страшного, иди!

Он пробирается между столиками, прижимая телефон к уху, весь как-то сгорбившись, и от этого кажется другим – словно был не тем Оливером, с которым она только что разговаривала. Интересно, кто ему звонит? Вдруг ей приходит в голову, что это может быть его девушка – умная, красивая студентка Йельского университета, которая носит стильные очки и темно-синий пиджак. Она-то ни за что не опоздает на самолет на четыре минуты!

Хедли сама удивляется тому, как энергично отпихивает эту мысль куда подальше.

Не позвонить ли ей тоже? Сообщить маме о смене рейса. Но от воспоминания о том, как они расстались, начинает неприятно сосать под ложечкой. До аэропорта ехали в каменном молчании, а потом еще обвинительная речь Хедли на стоянке. Иногда ее заносит, папа часто шутил, что она родилась без фильтра – но разве можно требовать от человека разумного поведения в день, которого боишься уже чуть ли не полгода?

Хедли с утра проснулась жутко напряженной. Шея и плечи затекли, в затылке билась тупая боль. Не только из-за свадьбы и предстоящей встречи с Шарлоттой, о которых она всеми силами старалась не думать. Просто в эти выходные их семья официально прекратит свое существование.