Они с братом оба потеряли жен. Даже если его супругу и не убило сосной, все равно он отчасти разделил судьбу брата. И тем не менее Фрицу не хотелось, чтобы присутствие Эрнста ежедневно напоминало ему об этом. В его памяти роились неизгладимые воспоминания о жене, об этапах некогда чрезвычайно сильной любви. Лишь в последнее время в его мыслях снова нашлось место для других женщин.

Он задумался о рысях. Однажды рысь перебежала ему дорогу, когда он вечером ехал на тракторе. Случайность, из которой ничего не следовало. Рысьи следы он тоже видел – повыше, в Хунценвальдском лесу. Во всяком случае, он был уверен, что их оставила рысь. Быстро рассмотрев отпечатки лап, он двинулся по их направлению. Следы показались ему элегантными – они петляли вдоль зарослей и между молоденьких сосен, вверх до густо запорошенной тропинки, по краю которой и шли, пока не увели вверх, на скалы, куда ему было не забраться.

Тогда он был сильно впечатлен. Но нельзя целыми днями ходить по следам – особенно в Хунценвальде, где через несколько недель стает весь снег. К тому же, хождение по следам отнюдь не гарантировало, что когда-нибудь можно будет навести на рысь мушку прицела. Гораздо проще положиться на радиочастоты.

На следующем повороте он уже разглядел свой дом. В кухонном окне горел свет: судя по всему, Тереза Берварт готовила ужин. Наверняка, драники или, если у нее хорошее настроение, драники с кусочками сала. Под коричневым соусом и с разваренными овощами. Рядом с домом стоял новый коровник, виднелись очертания его старого «рено» и трех прицепов для жижеразбрасывателей. В ближайшие дни ему надо отремонтировать их штуцеры. Трудоемкое занятие, которым много не заработаешь. Фрицу даже не хотелось прикидывать, сколько штуцеров придется собрать, чтобы наскрести три тысячи франков.

Густой снег валил с зимментальского неба, засыпал горные отроги, замедлял дорожное движение, лепился к немногочисленным пешеходам, пробиравшимся по улицам под прикрытием зонтика или шляпы. В высокогорных деревнях прогноз погоды предсказывал сход лавин.

Посреди этой снежной круговерти Юлиус Лен ехал вверх по Зимментальской долине. Облачившись в великоватую куртку Геллерта, он сидел в «фиате панда», маленьком и шумном жестяном кубике. Машина с двумя сиденьями и не отделенным от салона багажником некогда принадлежала почте, отчего и была выкрашена в кукурузно-желтый цвет. Передавая ее проекту, на боку начертили красную полосу. Однако водителя упорно продолжали принимать за почтальона. В открытом бардачке лежал приемник, настроенный на канал 67,1 – канал самки Милы. Из динамика доносилось прерывистое, постепенно ставшее привычным потрескиванье.

В машине было шумно, на крутых поворотах рюкзак и горные ботинки перекатывались по багажнику, на дорожных выбоинах все стучало и дребезжало. В крошечном зеркальце заднего вида сквозь белую метель дрожала серая матовая дорога. На ветровом стекле без устали трудился одинокий, сбивчивый дворник.

Несмотря на толстую куртку Лену было холодно. Подогрев не работал, поднять температуру в салоне не получалось никак. На соседнем сиденье лежала стопка карт, бланки, телефон, компас и несколько аппетитных багетов.

Старый приемник ему не нравился. Лену уже приходилось пеленговать этим громоздким устройством, когда Штальдер и Геллерт забирали новые себе. Но сегодня Лен злился еще и потому, что было очень важно узнать точное местонахождение Милы. Надо было запеленговать Милу, а не только ее ошейник. А для этого и трехточечной пеленгации было недостаточно.

Лен надеялся, что не придется лазить по скалам. Хотя Скафиди удавалось проводить трехточечную пеленгацию даже среди скал. Тот был тренированным, страстным альпинистом, доморощенным экспертом по сходам лавин. А вот Лен предпочел бы оказаться здесь летом, но его заставили начать службу первого марта. Появление Лена на проекте было почти случайностью.

Его взяли, потому что он учился на картографа, хотя сейчас – спустя три года по окончании учебы – ничто больше не связывало его с профессией, кроме пристрастия к скрупулезному отображению земной поверхности. Во время обучения в Государственном ведомстве топографии Лен не захотел мириться с жесткой иерархичностью. Он рано ушел из родительского дома, все время искал чердак, девушку, работу. Нигде не задерживался. Работал на заправках, в копировальных пунктах, смотрителем в детском зоопарке, водителем такси для инвалидов, помощником в велосипедной мастерской. Однажды он откликнулся на странное объявление. Требовались терпеливые люди, согласные ради научного эксперимента целый месяц наблюдать за сернами в Лаутербруннене, посреди Бернского Оберланда. Вскоре Лен ежедневно проводил по пять часов у подзорной трубы, сосредоточивался на одной серне и считал, сколько раз в течение десяти минут животное отрывалось от еды и поднимало голову. Эта работа казалась ему полнейшей несуразицей, он не понимал, что в ней научного, и не интересовался – ему импонировал ее медитативный настрой. Позднее Лен подрабатывал дрессировщиком собак в бернском семейном клубе собаководов, кассиром в кинотеатре «АБЦ», помощником в Альпийском музее. Те, для кого он наблюдал за сернами, впоследствии рассказали ему о проекте с рысями.

Вообще-то, прежде чем пойти на альтернативную службу, Лену хотелось полгода проработать на хорошо оплачиваемой должности, чтобы впоследствии получать высокий процент с зарплаты. Но картограф на полгода не требовался никому. Лен смирился и подал бумаги на проект.

Ему хотелось узнать, что чувствует человек, находясь в двух шагах от искрящихся глаз дикой кошки. Хотелось вырваться на несколько месяцев из городской жизни, понять, сколько дикой природы еще сохранилось в Швейцарии. Пришлось проработать один испытательный день, было трудно. Геллерт сразу понравился ему. Они долго сидели в машине, Геллерт то и дело попивал сироп «Пингу». Лен вжимался все глубже и глубже в соседнее сиденье, лениво смотрел на проскальзывавшие мимо снежные обрывы, заледенелые скалы и извилистые долины, не обращая внимания на то, сколько они проехали и в каком направлении. Когда Геллерт наконец поймал сигнал, получасовое пеленгование и краткая поездка подошли к концу. А Лен-то думал, что придется часами бесшумно красться по какому-нибудь перелеску. Геллерт сказал, что обычно все происходит вот так. И пусть Лен не надеется: рыси не часто будут попадаться ему на глаза, а если и будут, то, скорее всего, в бинокль. Лен не очень-то слушал, потом решился-таки сделать глоток сиропа и подписал контракт.

До начала службы он провел две недели в Португалии, в гостях у старшей сестры. Потом вернулся в Берн и шесть недель раздавал на вокзале бесплатные газеты, отказавшись носить куртку с названием издания. Пару недель из этих шести он, к тому же, спал подопытным в университетской клинике «Инзель», за что получил восемьсот франков и четырнадцать отвратительных ночей. Скопление проводов и гудящих приборов с сотнями кнопок и лампочек было призвано исследовать его сон, однако, скорее, отнимало, и Лен выдержал все это лишь потому, что между раздачей газет и очередным опытом успевал как следует выспаться.

Сегодня, спустя две недели после первого рабочего дня, он докажет Штальдеру и Геллерту, да и альпинисту Скафиди, что они не зря выбрали его, покажет им, на что способен, что не собирается слинять отсюда через одну-две недели, хотя при мысли об обилии снежных масс и не желавшей меняться в лучшую сторону погоде те четыре месяца, на которые он подписал контракт, представлялись пугающе долгим сроком.

Пока Лен ехал по Цвайзиммену, под шум мотора и потрескиванье приемника, навстречу ему время от времени тихо проползали другие машины, а то вдруг прямо перед ним из снежной кутерьмы вырисовывался автомобиль, ехавший еще медленнее, и тогда Лен держался за ним на почтительном расстоянии, пока силуэт автомобиля не проглатывала очередная развилка.

Он воображал, как вернется на станцию после четырехточечной пеленгации. Увидит рысь с близкого расстояния, найдет свежие следы или задранную жертву – что-нибудь из этого обязательно случится. Еще он думал, что будет, если ему попадется рысь без четырех лап.