И, пока я шел за Ариманом, а Рубрика маршировала позади нас, худшим было то, что я начал узнавать его текстуру.

Я уже открыл рот, собираясь заговорить, когда мы достигли Оракула.

Один момент мы шагали по скрытому в тумане туннелю, а в следующий миг уже стояли в сферическом зале из полированного камня. Ни одна дверь не нарушала внутреннюю поверхность сферы. Мы просто прибыли на место, не переступив порога.

Оракул с широко разведенными руками парил в центре сферы. Я узнал очертания силовых доспехов, но варп выткал свою загадочность поверх их формы. Они сверкали, будто зеркало, а шлем его был обезличенным, без глаз и рта.

«Безглазый оракул», подумал я, и слова эхом разнеслись по пространству, словно я выкрикнул их вслух.

На самом деле Оракула звали Менкаура, и когда–то он шагал на войну вместе с другими Тысячью Сынами. С тех пор он сильно изменился. Все мы.

Он оставил свое имя и легион в прошлом, превратившись в того, кто сейчас парил перед нами. Вокруг его незрячего тела кружились глаза, подобно планетам вокруг звезды-родительницы. Конечно, я слышал о нем и давно знал, что он был одним из генетических братьев, но прежде мне не доводилось бывать в его храме. У меня никогда не было нужды узнавать будущее.

Оракул не шевельнулся, пока мы шли к центру зала.

— Менкаура, — ни громким, ни тихим голосом произнес Ариман. — Я вернулся, брат, — он остановился. Рядом с ним встали Санахт и Астреос. — У меня есть вопросы.

Менкаура все так же оставался неподвижным.

По коже побежали мурашки. На краю зрения что–то пошевелилось, и я повернул голову, чтобы посмотреть на вогнутую стену. На меня уставилось в ответ искаженное изображение меня самого. Я осторожно облизал губы, ощущая слабое пощипывание кислоты в слюне. Мне хотелось протянуть свою волю в эфир. Хотелось надавить на застывшее зеркало этого места, потревожить его, заставить взбурлить. Но я ничего такого не сделал. Хотя все говорило мне о том, что мы оказались в сердце чего–то, чего не могли предугадать, я держал себя в руках. Вместо этого я начал готовиться к деянию, ради которого меня и привели сюда.

Менкаура. Я проговорил его имя в чертогах мыслей.

Мен-кау-ра. Слоги раскололись и эхом разнеслись по закуткам мысли.

Мен.

Кау.

Ра.

Каждый звук превратился в отдельную коробочку, помеченную и опечатанную, словно тело, аккуратно разрезанное и разложенное в погребальные сосуды. Мой разум кружил над каждым фрагментом имени, готовя ментальные шифры и образы, которые тут же закроются, стоит мне пожелать. Имена — больше чем названия. Они определяют бытие. Лиши чего–то имени, разбей его название, отмени его призвание, и ты разорвешь его на части. Ариман не собирался говорить с Оракулом — он хотел заковать его, и привел меня, дабы выковать те оковы.

Сковывание демона — дело не из легких. Суть состоит в том, чтобы создать тюрьму для создания, чье существование пагубно для самого бытия. Задача требует тонкости, грубости и знаний. Один неверный шаг, один упущенный миг или ошибка, и ты умрешь, станешь пыточной игрушкой для существа бесконечной злобы и воображения. Многие терпели поражение и попадали в рабство к сущностям, которыми хотели завладеть сами. И поэтому когда я говорю, что сковывание души живого существа — сложность иного порядка, вам следует знать, что я имею в виду. Жизнь всегда борется за освобождение от тирании других. Даже жизнь, искаженная и прикованная ко лжи, будет биться, метаться и кричать, прежде чем позволит чужой жизни надеть на себя ошейник.

Жестоко.

Вот как Астреос назвал то, что я собирался совершить. И он был прав. Это было жестоко.

Формула ширилась в моем разуме, словно капканы, расставленные в высокой траве на льва, словно бритвы, разложенные рядом с секционным столом. Бесшумно, невидимо, наготове, но не проявляясь открыто. У меня ушло несколько секунд, чтобы приготовить оковы, и все это время, пока я смотрел на неподвижную и безмолвную фигуру Оракула, я понимал, что собираюсь сломать то немногое, что осталось от его души.

— Я пришел к тебе уже во второй раз, брат, — сказал Ариман, и Оракул повернулся к нему. — Как и раньше, я требую правды, которую дают всякому, кто приходит в это место. Я подчиняюсь законам этого храма и не покину его дверей, пока не получу правду и не заплачу положенную цену.

+ Тебе не стоило приходить, Ариман, + психический голос был тонким, как будто с трудом вырываясь с пересохших, растрескавшихся губ.

— Мне нужны ответы, Менкаура. Мы стоим у нового начала. Мне нужно найти путь, по которому идти. Мое зрение затуманено, бури скрывают лежащую впереди дорогу. Мне нужны твои глаза. Нужно, чтобы ты видел для нас.

+ Ты… + Оракул задрожал.

На краю зрения что–то задвигалось, прямо на краю зрения. Я проигнорировал это.

+ Ты… должен… + прошипел Оракул.

Тень на краю зрения росла и разбухала, будто бумага, впитывавшая в себя чернила, словно клещ, насыщавшийся кровью. Меня вдруг пробрал озноб. Я ничего не мог с этим поделать. Я обернулся и посмотрел.

+ Ты должен бежать… + сказал Оракул.

Мой взор уперся в создание, которого я не видел, и тогда я его увидел. Я узрел его.

И пелена мира разорвалась.

По стенам потек кровавый гной. Зеркальная поверхность сошла с ума. Десятки крошечных ручонок заскреблись в трещинах, расширяя их. Из тины, что расплескалась у нас под ногами, выросли деревья из гниющего железа, шелестя листвой из освежеванной кожи. Среди стволов показались фигуры со сломанными спинами, сжимавшие в дрожащих руках всхлипывающие клинки.

Картина разворачивалась с неспешной медлительностью, но время перестало идти. Все было здесь еще до того, как мы ступили на поверхность луны. То, что видели наши глаза, было лишь иссохшей кожей трупа, оставленной в качестве маски на черепе. Сила, способная ослепить нас, была потрясающей. Она свидетельствовала о чем–то куда более великом и глубоком, чем манипуляции демонов. Она свидетельствовала о божественной длани.

Ход времени возвратился, и мы стали сражаться за свои души.

Ариман пришел в движение первым. Он отвернулся от Оракула, его аура походила на сияние новорожденного солнца. Он стал пламенем. Копье белого жара рассекло воздух. Из плоти демонов повалил пар. Листья на ржавых деревьях воспламенились.

Санахт отреагировал следующим. По его клинкам побежали огонь и молнии, и он принялся рубить щупальца, высунувшиеся из треснувших стен. Крошечные фигурки, вылепленные из инфицированного жира, с хихиканьем посыпались с потолка. Астреос выхватил собственный меч, и воздух вокруг него размылся от штормового давления. К Ариману метнулось щупальце, но меч Санахта трижды рассек его, прежде чем мой глаз вообще заметил движение. Закапала демоническая кровь, с шипением обращаясь в дым, когда Ариман огненным смерчем пронесся через зал.

«Нет, — подумал я, — это неправильно. Они не могли надеяться уничтожить нас таким образом».

Но казалось, мой разум наблюдает из сгущающегося тумана. Все происходило с медлительностью текущего сиропа.

Рубрика открыла огонь по фигурам, продвигающимся под растущими деревьями. В плоти разорвались болты. Розово-голубые огни спиралью взвихрились над чернеющими костями. Варп стал сворачивающейся массой отчаяния, густой и тягучей, как будто смола. Из трясины поднимались новые изможденные фигуры, их конечности формировались из обугленного супа, оставшегося от сородичей. Переступив вязкие груды жира и плоти, они направились к нам.

Астреос вытянул руки, и силовая лента бритвой прошила воздух. Раздувшиеся тела разорвало в брызгах желеобразной грязи и внутренностей.

Я все еще не шевелился. Мои мысли заклинило, словно шестеренки в сломанных часах.

+ Ктесиас. +

Голос был таким слабым, что походил на шепот, растоптанный шумом боя.

+ Ктесиас, + послышался он опять. Я поднял глаза. Оракул неподвижно застыл в воздухе. По его серебряным доспехам расползалась черная коррозия, из шлема, пузырясь, вытекали грязные жидкости. Глаза вокруг него еще вращались, но теперь их затуманивали катаракты, а по поверхностям ветвились черные сетки суженных вен. + Это… Это не… +