Оттуда на меня пристально смотрит девочка с черной подводкой в стиле «кошачий глаз» и толстым слоем туши, с неровной короткой челкой, которую вчера вечером она подстригла сама филировочными ножницами, и волосами с единственной синей прядью.

Стоит ли говорить, что мама этой девочки сегодня утром обалдела.

Я сказала маме, что синий цвет смоется, а челка отрастет. Она заставила себя успокоиться — думаю, я даже видела, как она беззвучно произносила числа, считая до десяти — а потом оглядела меня сверху вниз. Я сказала, что собираюсь на мероприятие в стиле Иксен Червенки.

Я ждала, что она спросит, кто это или о чем я вообще говорю, но через пару секунд она кивнула — может, она и так знает, кто такая Иксен Червенка? — и стало ясно, что она решила ничего не говорить о черных колготках с дырками, мартенсах и винтажном платье, которое я одолжила у Холли.

Холли сказала, что я могу оставить себе платье, потому что оно никогда ей не подойдет. Это был вежливый способ сказать, что платье ей слишком велико.

Я выгляжу по–другому. Я другая.

Готова поспорить, что сегодня Трейси включит меня в «Список Шика».

Хотя я ей не позволю.

На самом деле, между мной и Трейси все не так ужасно. После Дня Святого Валентина такое ощущение, что мы отдыхаем друг от друга. Мы с Питером ведем себя так, словно едва знакомы, и это не так уж отличается от его поведения после возвращения домой, если не считать одного вечера.

Должна признать, что я скучаю по Трейси больше, чем по нему. Возможно, потому что я и так долго скучала по нему и успела привыкнуть. Но я просто не хочу находиться рядом с ней. Я не знаю, как теперь все устроено. Например, если я что-то рассказываю Трейси, она автоматически пересказывает Питеру? А Питер рассказывает обо мне — то, что я сама ей не говорила?

Думаю, она это понимает, потому что перестала присылать мне «Список Шика». Если честно, не работать больше на нее — это такое облегчение.

Когда я задумываюсь об этом, я понимаю, что должна радоваться за них. Ей всегда нравился Питер, а у него, похоже, второй самый ужасный год в жизни. Ему нужен кто—то прямо сейчас, а она помогает ему так, как мы с мамой не можем. Или не хотим.

Я хочу поступить зрело, по—взрослому, и порадоваться за них. Но не могу. Пока что.

Я подправляю подводку и надеюсь, что месье Леверт не будет волноваться, если я опоздаю на пару минут — главное, чтобы я смогла объяснить на французском, почему. И тут в раздевалку начинает заходить следующий класс.

— Оно черное с очень открытой спиной — мне придется приклеивать его двусторонним скотчем, чтобы не показывать попу, — слышу я голос Лены. — А ты в чем будешь?

— Пока не выбрала. Но Энтони нравится, когда я в красном, — отвечает Регина с энтузиазмом человека, говорящего о наполнителе для кошачьего туалета.

Они заходят за угол и внезапно останавливаются, увидев меня.

— Знаешь, чтобы подстричься, можно заплатить профессионалам, — говорит Лена, глядя на мою неровную челку. — И покрасить тебя они тоже могут.

Когда я ничего не говорю, она спрашивает, даже не пытаясь скрыть отвращение:

— Почему ты так выглядишь?

Регина стоит тихо, не сводя с меня глаз.

— У меня прослушивание, — отвечаю я.

— Для шоу уродов? — самодовольно говорит Лена, глядя на Регину в поисках одобрения.

— Она сама по себе — шоу уродов, — говорит Регина.

В зеркале я вижу, что она идет между рядов шкафчиков, собираясь начать переодеваться. Лена следует за ней, как преданная домашняя зверюшка. Входят другие девочки, видят Регину и Лену вместе и решают найти себе шкафчик в другом ряду.

— Вот такого типа, — говорит Лена, показывая Регине что—то на телефоне.

Регина почти не смотрит. Когда Лена видит, что я за ними наблюдаю, она с наигранной невинностью спрашивает:

— Пойдешь в этом году на выпускной?

Регина безжизненно смеется. Делаю вид, что не слышу, роясь в сумке в поисках средства для снятия макияжа — нужно убрать пятна от туши под глазами. Лена кладет телефон в свой шкафчик, снимает свитер — на ней бюстгальтер «пуш-ап», делающий ее грудь огромной — и трясет волосами, будто она в кино или вроде того.

— Хотите с нами поехать на лимузине? — спрашивает она у Регины.

Я разворачиваюсь, не задумываясь.

— Минутку, — говорю я Регине. — Вы с Энтони идете на выпускной с Леной и Мэттом?

Думаю, я впервые в жизни сама заговорила с Региной.

Теперь ее очередь притворяться, что не слышит.

— После того, что Мэтт сделал с твоим братом? — продолжаю я.

Она начинает разуваться.

Сама себя удивляю, когда добавляю:

— Ты же помнишь его, да? Конрад?

Лена демонстративно закатывает глаза:

— Все проходят посвящение, когда вступают в команду. Конрад просто много шума поднял из–за этого. И ты тоже.

— Все, что я сделала — помогла Конраду вылезти из бассейна, — говорю я. — Я ни из–за чего не поднимаю шум.

Она поправляет свой «пуш-ап», словно недовольная тем, как он выполняет свою функцию.

— Все знают, что ты рассказала Чен про Мэтта, — говорит она. — Не можешь держать рот на замке, когда доходит до Чен.

Я смотрю на Регину, чтобы понять, собирается ли она вступить в дискуссию, но она странно сосредоточена на подготовке к уроку. Она выглядит сдержанной по сравнению с Леной, которая стянула с себя леггинсы и выделывается перед зеркалом в кружевном нижнем белье, делая вид, что не замечает, как на нее смотрят.

Регина, снимая джинсы, поворачивается к нам спиной.

Я снова смотрю в зеркало, закончив стирать пятна от туши и нарочито медленно поправляя свою беспорядочную челку, чтобы не казалось, будто я хочу убежать от Регины с Леной. Убираю в сумку подводку и средство для снятия макияжа и уже собираюсь уйти, когда Регина снимает блузку.

У нее на спине бледные синяки. Вообще–то, если бы не отвратительные лампы дневного света в раздевалке — которые наверняка созданы, чтобы ученики не разглядывали друг друга, а скорее шли на урок — я бы, наверно, их не заметила. Но здесь и сейчас их невозможно не заметить. Они большие. Можно сказать, размером с кулак.

Из-за них мне становится интересно, что она скрывает на передней части тела.

Теперь Лена без умолку болтает об афтепати после выпускного, рассуждая, что лучше — снять коттедж на пляже или просто поехать в отель, как в прошлом году. Когда она наконец замечает мое молчание, она смотрит на меня, а потом поворачивается туда, куда пристально смотрю я. Она бросает короткий взгляд, а потом Регина надевает спортивную футболку и вытаскивает светлые волосы из-под ворота.

Глаза Лены становятся огромными, она не может ничего сделать, кроме как повернуться ко мне, чтобы удостовериться, что мы видели одно и то же. Мы долго смотрим друг на друга, пытаясь понять, что думает другая, и сообразить, как поступить.

Лена принимает решение быстрее, чем я, разворачивается и срывается с места, бормоча что–то о том, как она облапошит родителей с арендой коттеджа на пляже. Но я не такая быстрая. Когда Регина видит мое лицо, она сразу же понимает, что я заметила. Или думаю, что заметила.

— Энтони нравится жестко, — говорит она.

— Что жестко? — спрашиваю я, не переставая думать.

— Секс. Знаешь, что это такое? — спрашивает она наигранным голосом маленькой девочки.

Она вошла в режим стервы и собирается сделать все, чтобы отвлечь меня от увиденного. Я морально готовлюсь.

— Ты бы лучше соображала быстрее, если хочешь остаться с Джейми. Потому что ему нужны некоторые вещи, — говорит она, растягивая слова, чтобы это звучало максимально оскорбительно. — Я впервые дала это Джейми, когда он жил с нами. Так что я знаю.

Мне хочется закрыть уши руками — я не могу обсуждать это с ней. Не хочу слышать подробности. Не хочу знать, как это было. Не хочу ничего об этом слышать. Не хочу тратить ни секунды на мысли о том, что она уж точно лучше, чем я, умеет обращаться с парнями — с Джейми — и я никак не могу с ней соревноваться.