Мое внимание привлекает движение около одной из дверей зала, и я замечаю Конрада в сопровождении учителя, который положил руку на плечо Конрада, словно думает, что он может убежать в любую секунду. Учитель направляет его к свободному месту и заставляет сесть. Только, когда Конрад садится, он смотрит вверх и видит на сцене Мэттью Шепарда. Через два ряда от него я могу почувствовать его панику.
— Если вы не знаете, кто такой Мэттью Шепард, значит вы не уделяли достаточно внимания урокам граждановедения. Не так давно наш президент подписал важный раздел законодательства о гражданских правах, названный в честь этого молодого человека, который превратил в федеральное преступление притеснение людей на основании сексуальной ориентации, пола или половой идентичности.
Она снова нажимает на кнопку пульта, и лицо Мэттью сменяется изображением невысокого забора из досок, украшенного цветами, посреди красивой зимней лужайки.
— Поскольку мы все заодно, я буду исходить из того, что вы не знаете, и расскажу вам немного о нем. Мэттью Шепард был 21-летним студентом Университета Вайоминга, планировал получить степень по политологии со специализацией на правах человека. Она выжидает несколько секунд, прежде чем продолжить, чтобы убедиться, что мы усвоили информацию.
— В 1998 году его похитили из бара, избили и пытали за то, что он был геем. Двое нападавших – молодые люди примерно одного возраста с Мэттью – привязали его к забору, который вы здесь видите, и бросили его, избитого и окровавленного, на морозе. Через восемнадцать часов Мэттью обнаружили с такими сильными повреждениями на лице и голове, что его не могли опознать. Несколько дней спустя он умер в больнице. Сегодня годовщина его смерти.
Мисс Масо разворачивается обратно к нам и кажется, что она смотрит в глаза каждому ученику, сидящему в нашем огромном зале.
— Так почему я надоедаю вам с этим таким красивым солнечным октябрьским утром, через месяц после начала учебного года? — спрашивает она. Становится так тихо, что я могу услышать биение своего пульса. — Директор Чен и я, и остальные учителя, невероятно обеспокоены. Мы чувствуем, что не делаем нашу работу, что мы не научили вас всему, чему только можем. Потому что, если бы мы это сделали, вы бы знали о Мэттью Шепарде. Вы бы знали о преступлениях на почве ненависти. Вы бы знали, что такое толерантность. И вы бы не позволили своим одноклассникам устроить вечеринку, на которой ученика называют «гомик», «гей» и «гомо», и много раз сталкивают в бассейн, пока он не начнет задыхаться от воды, которую заливали ему в рот из шланга! — говорит она, стуча по кафедре.
Никто больше ничем не шуршит – думаю, что никто даже не дышит. Конрад сползает вниз со своего места.
— Я не могу начать рассказывать вам о том, как разочарована во всех вас. И я точно так же разочарована во взрослых в вашей жизни, включая тех, кто сегодня здесь. Если бы мы делали нашу работу, вы бы подошли и остановили это поведение, достойное осуждения. Из того, что я поняла, лишь одна ученица – одна из вас – попыталась помочь, а ее столкнули в бассейн за то, что она отстаивала свое мнение.
Несколько голов начинают крутиться, а старое доброе желание исчезнуть на полу снова всплывает на поверхность. Но на этот раз – в отличие от прошлого года, когда против меня ополчились из-за того, что я, вроде бы, спасла жизнь Стефани – мне хочется исчезнуть от стыда.
Я не горжусь тем, что я сделала, потому что я не отстаивала свое мнение. Я не пыталась остановить преступление на почве ненависти. Более того, я даже не понимала, что происходящее может рассматриваться, как преступление на почве ненависти. Поэтому в контексте того, о чем говорит мисс Масо, я вообще ничего не сделала.
Я просто пыталась спасти Конрада – которого я больше не вижу, потому что он совсем сполз со стула – от утопления.
— Подумайте об этом, люди. Кем вы хотите быть? Вы хотите быть трусами, которые настолько боятся людей, непохожих на них, имеют настолько ограниченное и убогое мышление, что нападают от страха? Разве этому мы вас учим? Если это так, то мы непростительно вас подводим, и вы должны считать нас ответственными за это!
В этот момент мисс Масо уходит от микрофона и кричит на нас с края сцены, наклонившись вперед, словно хочет спрыгнуть в толпу и трясти нас, пока мы не придем в чувство.
— Теперь. Я сравниваю сталкивание своего товарища в бассейн и обзывание его «гомо» с ужасающим преступлением, совершенным против Мэттью Шепарда? — Она на секунду задумывается. — Нет, это не одно и то же. Но они из одной области. Из области ненависти. И знаете, что? Эта область ненависти включает все виды страшных вещей – например, преступления, которые вы можете помнить из изучения Америки после Гражданской Войны, известные как линчевание. Все это связано с тем, о чем мы сегодня говорим.
Она еще раз нажимает на кнопку пульта, и появляется старое черно–белое фото мужчины, повешенного за шею на дереве. Ученики ахают, непривыкшие видеть свидетельства линчевания где–то, помимо учебников, в которых вряд ли достаточно большие фотографии, чтобы показать безжизненные лица людей, застывшие в ужасе или агонии. Фото мисс Масо высотой около шести метров, и на нем видно множество неизбежных деталей – из-под круглой шапочки выбиваются волосы мужчины; его руки настолько туго связаны, что веревка врезается в плоть; на ствол дерева, где он повешен, шокирующе красиво падает солнечный свет; на его брюках пятна.
Коллективное ахание массы учеников заставляет директора Чен оглянуться, чтобы посмотреть на экран. Когда она поворачивается обратно, она раздраженно смотрит на мисс Масо, спокойно забирает у нее пульт и выключает проектор. Мисс Масо недовольна, но делает несколько шагов назад, уступая сцену директору.
— Спасибо за создание такой связи, мисс Масо, — сухо говорит директор Чен, наклоняясь к микрофону, и это звучит так, будто мысленно она уже составляет объяснительное письмо озлобленным родителям. — Давайте вернемся в сегодняшний день, «Юнион Хай». Такие дела, ребята. Эта вечеринка была до начала учебы и происходила не на школьной территории, поэтому у нас нет никаких прав. Тем не менее, она дает нам отличную возможность завести диалог о толерантности. Этот диалог будет иметь место публично – на собрании и в классах – и лично, в моем кабинете. В течение следующих нескольких дней некоторые из вас нанесут мне визит, чтобы я могла лучше понять, что происходило на той вечеринке, и что нам нужно сделать, чтобы подобного больше не случалось, ладно?
Она смотрит на свои наручные часы, совещается с завучем, а затем говорит:
— Мистер Доннелли хотел бы сделать объявление перед окончанием собрания.
Мистер Доннелли медленно подходит к кафедре, словно хочет выиграть время прежде, чем начать говорить. Когда он встает за кафедрой, он делает паузу, оглядывая всех нас.
— Доброе утро, господа. У меня есть специальное объявление, связанное с тем, о чем мы говорили. В честь следования толерантности, которую мы создаем в «Юнион Хай», и нового федерального законодательства, весенней постановкой будет «Проект Ларами», спектакль, построенный на интервью с людьми, которые знали Мэттью Шепарда. Это красивый и сложный спектакль, который задает жестокие вопросы, и я думаю, он очень нам подходит, учитывая то, что мы сейчас пытаемся совершить. От себя лично,— говорит он и останавливается, делая выдох в микрофон, — у меня есть опыт с нетерпимостью, и я бы хотел пригласить всех, кто пострадал от дискриминации или оскорблений, вызванных их сексуальной ориентацией, прийти побеседовать со мной, когда будет удобно. Спасибо.
Мистер Доннелли отступает на шаг от кафедры, игнорируя удивленные взгляды со стороны преподавателей и приглушенный шум голосов, расползающийся по залу. Внезапно он возвращается к микрофону и добавляет:
— Чуть не забыл. Состав исполнителей для «Что бы ни случилось» уже висит на доске рядом с театром.
Я едва понимаю объявление о составе исполнителей – или то, что мистер Доннелли только что практически открыл свою сущность перед всей школой – потому что у меня кружится голова. Я была свидетелем преступления на почве ненависти? Я делаю нечто неправильное, не рассказывая об этом? Не думала, что это так серьезно – то есть, я думала, что это серьезно, так как Конрад был в опасности, но, похоже, не понимала, какой большой была эта опасность.
