– Это наш новый дом, Белла, – сказал я. – На время. Давай зайдем внутрь и исследуем его.

«Исследовать» было неудачное слово, так как внутри трейлера нечего было исследовать, но это не имело значения. Белла смотрела на него широко раскрытыми глазами. Накануне ей исполнилось четыре года, и мы устроили для нее у Фрэнни маленький праздник, с шариками, мороженым, тортом и кое-какими подарочками. Я думаю, на самом деле Фрэнни просто праздновала наш уход, но, как бы то ни было, праздник есть праздник.

– Это не дом, – сказала Белла, глядя на трейлер. Овечку и розовую сумочку она держала в руках и ни на шаг не отходила от фургона. Сумочку ей подарила моя мать, когда Белле исполнилось три года, и я был рад, что она не потеряла на пожаре ни сумочку, ни овечку. Они давали ей возможность держаться за что-то знакомое. В сумочке у нее была фотография – моя мать, Белла и я, сидящие на пляже вокруг построенного нами песочного замка. Там была еще и крошечная куколка, подаренная одной из женщин, с которыми я встречался. Белла любила эту куколку, потому что у нее были длинные блондинистые волосы, которые дочке нравилось расчесывать. Третья и последняя вещь в сумочке была фотография Робин. Маленький снимок, который я хранил со школьных лет. Я был рад, что устоял перед искушением порвать его. Белла знала, что Робин – ее мать, но это было все, что она знала. Я собирался когда-нибудь рассказать Белле о ней, но представления не имел, как объяснить, почему Робин от нее отказалась.

– Ну что же, мы превратим это в дом, – сказал я. – Правда, это не такой дом, к какому мы привыкли. Он называется трейлер. Многие живут в таких трейлерах. Это будет приключение для нас. Давай зайдем внутрь и посмотрим.

Я взял ее за руку, и мы поднялись по ступенькам. Я отпер дверь, и мы вошли в помещение настолько темное, что я у самых глаз не видел свою руку. Однако я почувствовал запах, затхлый запах с примесью чего-то, что, я надеялся, не имело отношения к кошкам.

– Я ничего не вижу, папа.

В голосе дочери прозвучала нотка, предупреждавшая меня, что она вот-вот заплачет. Пока было слышно только какое-то тихое всхлипывание. Иногда Белла начинала так говорить, и я шептал маме: «Ну, сейчас начнется!», и точно, через пять минут начинался плач, переходивший в вой. Последнее время такое случалось редко, но сейчас у меня было такое чувство, что это непременно случится. За последнюю пару недель мой ребенок вынес немало.

– Сейчас мы откроем все шторки и впустим свет, – сказал я, выцарапывая у нее свою руку, чтобы дотянуться до шторы, которую я мог различить только благодаря полоске света вокруг нее. Шторка так быстро отскочила, что я мигнул от неожиданно пролившегося сквозь немытое стекло света.

– Так-то лучше, – сказал я. – Сколько у нас здесь окон, Белла?

– Три, – отвечала она.

– Я думаю, есть еще одно. Видишь?

Она повернулась кругом.

– Вижу! – сказала она, когда ее взгляд упал на маленькое узкое окошко над кухонной раковиной.

Белла подбежала к единственной внутренней двери в этом помещении и открыла ее, потянув за ручку.

– Это ванная, – сказал я.

– А где моя комната? – спросила она.

– Замечательно в этом трейлере то, что тут одна большая комната вместо нескольких маленьких. Тут у нас и гостиная, – я показал на кушетку, маленький столик и два стула под одним из окон, – и столовая, и кухня, и твоя спальня. – Я указал на двуспальную кровать, втиснутую в один конец трейлера. – Ты будешь спать там, а я – на этом футоне.

– Что такое «футон»?

– Кушетка. Это другое название кушетки. Я думаю, первое, что мы должны сделать, прежде чем принесем сумки с нашей одеждой, это найти место для твоих новых ракушек.

Люди из церкви, куда ходила моя мать, собрали для нас одежду, простыни и полотенца. Они так хорошо к нам отнеслись, что я даже подумал, не начать ли мне снова ходить в церковь, как когда-то в детстве, но это настроение у меня быстро прошло. Теперь моя цель – выживание, и у меня есть приоритеты: крыша над головой, пища, работа, уход за ребенком. Моей душе придется подождать.

– Я хочу свои старые ракушки.

Начался вой, и на этот раз не слабый. Она устала. Поспать сегодня днем ей не удалось, а дневной сон такой малышке еще нужен.

– Да, и я бы хотел, чтобы ты получила их обратно. Но у тебя навсегда останется воспоминание о них.

– Не нужно мне поминание. Я хочу их обратно. И бабу тоже.

Я говорил ей, что она всегда будет помнить бабу, но знал, что это неправда. Когда Белла станет постарше, она забудет бабушку. В четыре года невозможно запомнить людей навсегда. Можно разве что сохранить смутные вопоминания. Я часто думал об этом – как моя мать, столько для нее сделавшая и любившая ее больше всего на свете, исчезнет из ее памяти. Это была еще одна несправедливость среди прочих, угнетавших меня.

– Я достану твои ракушки, – сказал я, надеясь избежать отчаянного вопля.

– Не хочу! – проскулила она.

Я вернулся в фургон, достал мешочек с ракушками и принес его в трейлер вместе с мешком для мусора, набитого простынями и полотенцами. Пол слегка погромыхивал под ногами, к этому надо будет привыкать.

Белла свернулась на футоне, стиснув в руке овечку. Ее нижняя губка оттопырилась так забавно, что я с трудом удержался от смеха. Я всегда смеялся, когда она так надувалась, пока мама не сказала, что этим я ее только поощряю к капризам. Мама тогда еще сказала, что она превратится в одну из этих девиц, которые добиваются от мужчин чего угодно, разыгрывая из себя капризуль. Должен сказать, что от этой мысли улыбку у меня как рукой сняло. Я хотел, чтобы моя дочь была сильной и самостоятельной.

– Где бы теперь найти для них хорошее место? – спросил я, оглядываясь по сторонам. Дома мы держали их на каминной полке над никогда не топившимся камином.

Она по-прежнему была надутая, но поднялась, выпрямилась и начала осматривать комнату. Я видел только одно подходящее место – под длинным узким кухонным окном, но я хотел, чтобы она сама нашла его. И она нашла. Она спрыгнула с футона и подбежала к кухонной раковине, указывая на окно.

– Вон там, – сказала она.

– Отлично! – Я вручил ей мешочек. – Ты будешь давать мне по одной, а я их там расставлю.

Она подала мне первую, огромную серую ракушку, которой явно предназначалось стать центром новой коллекции. Это была ее любимая ракушка. Я положил ее в середине полки. Белла протянула мне оранжевую ракушку и нахмурилась:

– На камине им было лучше. Здесь нет места.

Меня впечатлило, что она смогла сделать этот вывод. Она сообразила, что на полке не будет места, когда ее коллекция разрастется. Мама говорила, что у меня преувеличенное представление о ее способностях. Но мне Белла казалась очень смышленой.

– Ты права. Но когда не будет хватать места, мы положим некоторые ракушки в миску, хорошо?

– Они разобьются.

– Не разобьются, если ты будешь осторожна и…

– Тук-тук!

Я обернулся и увидел девушку, стоявшую в дверях. На фоне солнечного света я не мог разглядеть ее лицо, но голос был незнакомый.

– Войдите, – сказал я.

Она вошла. Я действительно не встречал ее раньше. Она была из тех, кого, раз увидев, не забудешь. Лет двадцати и невероятно сексуальна. Может быть, слишком худощава. Белокурые волосы, завязанные в длинный хвост, свисавший на правую грудь, и почти голая – шорты, сандалии и топик на длинных тонких бретельках.

Я ощутил острый прилив желания и почувствовал, что она это знает. На ее лице играла манящая улыбка, или, может быть, это была только моя фантазия. Я уже долгие месяцы не знал женщин, и мне явно было необходимо пересмотреть свои приоритеты.

– Привет! – сказала она. – Меня зовут Саванна. Я ваша ближайшая соседка.

– Привет! – Я пожал ей руку. – Я – Тревис, а это – Белла.

Я положил руку на плечо Беллы, а она обхватила рукой мою ногу, держа в другой мешочек с ракушками.

– Привет, Белла! – Саванна присела на корточки, открыв мне поистине великолепный вид на свой бюст. – Добро пожаловать! А что у тебя в мешке?