Сенека бежала через холл к общей комнате. Толкнув половинку двойных стеклянных дверей, она ворвалась в почти пустое помещение, ища глазами мать. За одним столом два старика играли в домино, за другим — группа женщин в маджонг. На складном стуле сидел санитар, поглощенный телевизионным ток-шоу. Бренды не было.

Еще раз обшарив взглядом комнату, Сенека дошла до венецианского окна с толстым стеклом, сквозь которое были видны двое: они сидели на лужайке в тени огромного виргинского дуба. Она узнала мать в кресле-каталке, а рядом с ней на бетонной скамье, похоже, сидел Эл.

Сенека отыскала выход в дальнем конце комнаты, но он был заперт. Она подумала, что, учитывая количество слабоумных пациентов, это, наверное, хорошо. Должно быть, выскользнуть незаметно под самым носом санитара было нетрудно. Он был так увлечен телешоу, что даже не заметил, как она вошла.

Сенека подошла к стойке возле санитара, привлекла его внимание и попросила открыть ей дверь.

Он нехотя встал, гремя ключами, подошел к двери и отпер ее. При этом он не произнес ни слова, просто вставил ключ, повернул и отошел в сторону.

— Спасибо, — сказала Сенека.

При ее приближении Эл поднял голову и помахал рукой. «Действительно, он», — подумала Сенека.

— Привет, — сказала она, наклоняясь к матери и целуя ее в щеку. — О, ты сегодня наслаждаешься свежим воздухом. Давно не выходила.

Бренда улыбнулась, но ее глаза остались пустыми, как будто мозг безуспешно силился установить соединение. Казалась, она немного взволнована: сжимала руки, наклоняла голову.

— Это Сенека, — сказал Эл. — Наша… твоя дочь.

— Я знаю, кто это.

— Садись, — хлопнул по скамье Эл.

Сенека взяла руки матери в свои.

— У тебя все в порядке? — она села рядом с Элом. — Я не видела твою машину на стоянке. Я бы заметила.

— Я припарковался за домом. Надо было проверить там. Не будь такой небрежной.

— И что привело тебя сюда? — спросила Сенека, чувствуя себя несколько глупо.

— Я слышал, наша девочка капризничала и ничего не ела, но я знаю ее секрет, — он улыбнулся Бренде. — Так ведь?

— Этот милый человек принес мои любимые конфеты.

Сенека почувствовала, что глаза жжет, и едва не разрыдалась. Бренда не вспомнила Эла. И она просто делает вид, что знает, кто такая Сенека, но на самом деле даже не задумывается об этом.

— И что я просил тебя сделать, чтобы заслужить эти вишневые сердечки? М-м? Ты помнишь? — он изобразил, как подносит что-то ко рту и откусывает.

Но даже с подсказкой Бренда не вспомнила.

— Я так горжусь ею, — сказал Эл. — Она съела свежий бублик со сливочным сыром и запила стаканом апельсинового сока. Потом мы решили, что было бы неплохо прогуляться. Посидеть на солнышке, подышать свежим воздухом. Я обещал, что она получит эти конфеты, когда мы вернемся. Я знаю, это ее любимые. Она всегда их любила.

— Я тоже тобой горжусь, — сказала Сенека.

— Мы раньше встречались? — спросила Бренда, насмешливо глядя на Сенеку.

— Да, — не моргнув глазом, ответила та.

— Кажется, мы и в самом деле знакомы. Я теперь не так хорошо запоминаю лица, как раньше.

Голос у матери был такой же резкий, как и всегда, и дышала она с таким же трудом, но Сенека уловила в ее голосе некую живость, некий намек на то, что она довольна и благодарна.

— Это твой молодой человек? — спросила Бренда, кивнув на Эла. — Не староват он для тебя?

Сенека засмеялась, Эл тоже фыркнул.

— Мы просто друзья, — ответила Сенека. — Он мне в отцы годится.

Сенека бросила ключи на кухонный столик и поставила туда же сумочку. Впервые она вышла от матери с улыбкой. Хотя Бренда и не узнает их с Элом, это ее не расстроило. Она убедилась, что каким-то образом радость, которую Эл вызывал у матери в молодости, отозвалась в ней и сейчас, пусть слабо, но достаточно, чтобы наладить минимальную связь. Все эти годы Бренда отрицала любовь к Элу, но это ерунда. Было ясно, что мать любит Эла настолько глубоко, что даже Альцгеймер не смог этого стереть. «Что за глупость — растратить впустую целых две жизни, — думала Сенека. — Мать выкинула свой шанс на счастье на помойку. Вот упрямая».

Бренда-феминистка.

Упав на диван, Сенека подтянула к себе коробку с вещами Даниеля — ту, что открыла раньше — и поставила у ног. Взяла книгу, лежащую сверху: «Похоронные обычаи болотных людей из Уиндовера». Пролистала ее, задержавшись на иллюстрациях и подписях к ним. Одна показалась особенно интересной, и она стала читать. Экскаваторщик обнаружил в торфяном болоте человеческие кости. Останки оказались захоронением возрастом более семи тысяч лет. Они отлично сохранились, археологи нашли даже мозговые ткани внутри черепов, а кое-где мозг целиком, правда, сжавшийся до трети нормального размера. Сохранились даже полушария и извилины мозга. «Удивительно…» — подумала она.

Сенека продолжала исследовать содержимое коробки. Внутри обнаружилась коробка поменьше, полная писем и конвертов.

Первое письмо было написано каллиграфическим почерком по-испански. По немногим знакомым словам она, кажется, уловила суть послания. Это было дружеское письмо с описанием новой волнующей находки, правда, она не вполне поняла, какой. Добравшись до подписи, она замерла. Да, вот кто мог бы им помочь. Этот человек наверняка знает, есть ли какая-то связь между гробницей Монтесумы и остальными. Или хотя бы может подтолкнуть их в нужном направлении. Даниель явно доверял ему. Она взглянула на обратный адрес.

Роберто Флорес.

И снова уставилась на затейливую подпись.

Эль Ягуар.

2012, Багамы

Стодвадцатифутовая яхта «Феникс Эксплорер» сбавила ход, разворачиваясь носом к белеющим в трех милях пляжам острова Андрос. Скэрроу стоял на корме, глядя, как над спокойным океаном занимается рассвет. Он был одет в церемониальное одеяние высшего разряда и золотую корону, увенчанную длинными зелеными перьями кетцаля. Он декламировал древнее ацтекское песнопение на своем родном языке науатль. Слова понимал только он, но благодаря ритму и интонации слушатели тоже воспринимали суть этой песни.

Скэрроу повернулся к своим одиннадцати апостолам-фениксам. Койотль стоял рядом с ним. На апостолах были традиционные одежды ацтекских жрецов. Скэрроу восхищался каждым из лиц, вылепленных его пластическими хирургами.

За месяцы обучения каждый из них изучил свою прежнюю жизнь, и он часто замечал, как они пристально смотрят в зеркало, словно ища подсказку в памяти. «Какое это, должно быть, странное чувство, — думал он, — когда тебе говорят, что ты был великим правителем или человеком, обладающим громадным могуществом, но сам ты об этом совсем не помнишь». Чтобы укрепить их осознание прежней своей личности, Скэрроу сильным и звучным голосом стал называть их по именам:

— Максимилиан, Иван, Йозеф, Елизавета, Мария, Тимур, Слободан, Чингиз, Ирод, Иди Амин, Илзе! Вы станете свидетелями не только начала нового дня, но и новой зари для всего человечества, нашего мира и вселенной. Благодаря человеческим жертвоприношениям, которые вы скоро совершите, драгоценная живая кровь потечет из тел шочимики в рот Тонатиу.

Скэрроу повернулся к ним спиной и взмахом руки очертил дугу горизонта, глядя на восходящее солнце. Оно сияло ярко, словно золотой слиток.

Он медленно повернулся обратно, каждым точно рассчитанным движением нагнетая напряжение. Он знал, как захватить внимание и зажечь огонь в слушателях. Будучи императором, он довел умение устраивать такие представления до совершенства, и сейчас вновь ощутил это божественное чувство безграничной власти над слушателями, увидев зачарованные лица своих апостолов.

— Похоронные жертвы приносились для того, чтобы человек жил в мире, где зеленеют пышные леса, где растения сочатся нектаром, сладким на вкус, изысканные краски радуют глаз, а чудесные плоды не дают нашим желудкам чувствовать голод. Благословенный дождь наполняет сладостью воды наших озер, рек и ручьев, и море предоставляет нам роскошные дары. Каждый камень, каждое животное, каждая песчинка и каждая травинка колеблется в гармонии, дабы наша жизнь была изобильной.